Так и мне что-то приснилось, но я почти не помнила. Словно это было очень давно, и отчего-то только сейчас я решила вспомнить. В памяти всплывали красные волосы и мертвые белые глаза, но, наверно, мне казалось, что это были мои воспоминания. Чьи-то чужие. Кто-то спихнул эту гадость на меня, чтобы самому не страдать. Я объясняла свои провалы в памяти разным абсурдом. Мне подходили любые объяснения, которые затыкали беспокойства. Временно становилось легче.
Но напоминал, что сны были явью, длинный шрам.
Наутро Роберта говорила о завтраке и планах на день. Я отказалась от всего, что она предлагала и удрала от нее. Вернувшись домой, я села на диван и погрузилась в забытье.
Больше всего беспокойство вызывало равнодушие. Я думала о ведьме, но без страха перед ней. Вспоминала о произошедшем как о чем-то обыденном. Заталкивая событие в дальний ящик памяти, я закрыла его. Переживания на этом прошли.
День шел за днем без забот и тревог. Ночь сменялась ночью. В раздумьях слишком быстро шло время, и я выплыла из омута тогда, когда постучались в дверь.
На пороге стоял счастливый Ролан. В руках он держал мольберт.
— Держи обещанное!
— Спасибо.
И захлопнула дверь.
Я долго смотрела на мольберт, вспоминая, зачем он мне. К вечеру память сжалилась надо мной и позволила вспомнить о музее, картине и Вальтере. Я не представляла, сколько дней я просидела дома и не ходила к нему. Взяв мольберт и краски, я отправилась в архив.
Вальтера я не заметила. Он был мне не нужен. Устроившись в своей архивной комнате, я быстро сделала набросок карандашом. В верхней части я нарисовала тучное небо. Низ холста, занимавший одну треть картины, занимала земля. На поле шло сражение людей. Слева в небе находилось большая голова злого волка. Справа — страшное лицо человека. Я взялась за краски. Раскрашивала фон, который становился все мрачнее. Хмурые тучи нависали над воинами. Два главных идейных вдохновителя сталкивали лбами свои лагеря, приказав драться до последней капли крови.
Шею обожгло чем-то холодным. Я испугалась нового заключения. Вспомнилась темная тесная комната без света. В архиве не доставало только запах трав.
— Как у тебя дела? — спросил Вальтер. Он гладил шею и плечи, чтобы успокоить. Я убрала его руки.
— Хорошо. У меня все хорошо.
— Тебя долго не было. Я начинал беспокоиться, что ты покинула нас.
— Нет. Я… вдохновение искала.
Вальтер обратил взгляд на картину.
— Животное против человека. Интересно, но мне кажется, эта тема часто поднимается и разжевана до каши. Кто мы — животное или человек?
— Я пишу о другом. Это битва двух зол. Животное — это проклятие оборотня. Превращенного по своей воле для защиты рода, но озлобленного против врага. Чем добро лучше зла, если оно действует силой? Оборотни не могут быть на светлой стороне. Справа — это род мертвецов. Они сражаются против оборотней. Звери уничтожают их, потому что мертвые противопоставлены живому — им. Мертвецы тоже попадают в категорию зла, потому что убивают. Волк принес голод. Мертвец принес смерть. А человек — войну. Все они были людьми. Быть человеком, это ли не худшее проклятие?
Я повернулась к нему. Вальтер выглядел пораженным.
— Не нравится мне, как ты рассуждаешь.
— Тогда не мешайся, — ответила я ему и отвернулась.
Я рисовала до тех пор, пока не обнаружила себя дома. Легла спать и забылась до следующего дня. Дождавшись вечера, я шла в архив, садилась за рисование и опять забывалась. Сколько я могла жить такой жизнью, не замечая людей и забывая, как добралась домой? Иногда в архиве я обнаруживала еду. Значит, Вальтер заходил — беспокоиться. Сконцентрироваться не выходило. Дни пролетали, а я не могла зацепиться ни за один из них. На замену равнодушию приходили отчаяние и беспомощность. Я пыталась выплакаться, но не было слез. Жалеть себя тоже не получалось. Когда подходил Вальтер, я рычала на него и просила покоя. Он уходил, становилось тоскливо. Ролана и Роберту я давно не видела, а когда они приходили, не открывала им дверь. Я по-тихому всех ненавидела и готовилась взорваться. Мне было настолько плохо, что становилось тяжело. Чувства и воспоминания давили как груз, который тащить одной было невыносимо.
Я сильнее злилась, и картина выходила жестокой. Мазки кисти стали резкими. Рука рисовала грубо, чувствуя боль другой. Мертвец превратился в вампира, отрастив клыки.