— Я уверен, что вы не спите. Господь свидетель, я тоже. Вставайте и наденьте на себя побольше одежды. Нам надо поговорить. Я буду внизу, в кухне.
— Я не думаю, что нам есть о чем разговаривать в два часа ночи.
— Не ведите себя, как ослица. Нам обо всем надо поговорить. Не беспокойтесь, я уже надел на себя брюки. Кстати, Чарли составит нам компанию. Вставайте, я приготовлю кофе.
Элинор недоверчиво прислушалась, как его подкованные башмаки глухо стучат по ступенькам, сопровождаемые негромким шлепаньем, которое, вероятно, выдавало присутствие сенбернара.
Пытался ли он открыть дверь? Что за беспокойный человек! И какой эгоист: не дождался ее ответа и ушел в уверенности, что она послушается.
«Пожалей себя, Элинор. Останься в постели, подожди до завтра, когда к нам присоединится Мэтт Логан, чтобы найти в разговоре с этим ужасным человеком нужные слова».
Однако, может быть, в этом и было дело. Завтра появятся Мэтт Логан, и, вероятно, Тони Мондейн, и одному Богу известно, кто еще, и только в конце этой очереди найдется место племяннику Джулии. Может быть, это единственный шанс поговорить приватно, с глазу на глаз. Представить ситуацию с собственной позиции, без всякого давления со стороны закона.
Элинор поднялась с постели. Побольше одежды, так он сказал.
Она порылась с угрюмым видом в своем гардеробе, выудила бесформенный фланелевый костюм для бега трусцой бутылочного цвета и огромные пушистые комнатные туфли. Сойдет.
Она зашаркала к двери в своей неуклюжей обуви, затем внезапно, повинуясь необъяснимому импульсу, вернулась назад, взяла пару бигуди и укрепила их на макушке при помощи заколок для волос. Вот так. «Вернись, красотка», — пропела она своему бледному отражению в зеркале и пошла вниз по ступенькам.
Кухня была ярко освещена, и слабый аромат свежесваренного кофе долетел до Элинор. Задняя дверь была открыта, за ней мелькал Чарли, победно помахивая своим пушистым, похожим на знамя, хвостом. Он околачивался вблизи дома, удостаивая своим вниманием ствол каждой сосны. Бентон Бонфорд, вытянув ноги, развалился на стуле, держа в руке чашку с кофе. Поверх выцветших джинсов был надет огромный свитер, орнамент на котором представлял собой вереницу свинок. Взмахнув кружкой, он указал ей на кофеварку:
— Наливайте. Я нашел только кофе без кофеина, но что мне нужно сегодня, так это тихая бухта во время шторма. О’кей, Чарли, заходи.
Она не обратила внимания на замечание племянника по поводу кофе без кофеина, воспринимая его как очередную мужскую глупость. Ополоснув чашку для себя, она налила кофе и осторожно отхлебнула. Это действительно был кофе, все правильно. Да, конечно. Вот только чем он отмерял его, не миской ли для фруктов?
Бентон осклабился.
— Кофе по моему рецепту, — сказал он. — Слишком густой, чтобы расплескать, довольно жидкий, чтобы удобно было размешивать. Прошу садиться.
Возможно, его последние слова и запоздали, но она послушалась. В конце концов, мяч для дальнейшей игры был в его руках. Элинор уселась на бентвудовский стул и придвинулась к столу.
Бентон Бонфорд закрыл дверь и велел своей похожей на гору собаке лечь на пол. Пес повиновался, с упреком взглянув на хозяина исподлобья и плюхнувшись так, что в буфете зазвенела посуда. Затем Бонфорд, в свою очередь, сел к столу. Старый бентвуд выдержал: он был достаточно крепок.
«Если, конечно, ему не придет в голову откинуться на спинку, — подумала Элинор. — Клей держать не будет. Я, конечно, буду при этом отмщена, но расколотый бентвудовский стул — слишком высокая цена за такое удовольствие».
Однако он сидел тихо и спокойно, обеими руками держа свою чашку. Она заметила, что на груди его огромного свитера свинки держат в своих рыльцах маргаритки. Затем она перевела взгляд на его руки. Они были достаточно велики, чтобы кружка почти полностью исчезла в его ладонях, они были покрыты рыжеватыми волосками и легкими веснушками и определенно имели трудовые мозоли. Рабочие руки.
Волей-неволей она подумала о Тони Мондейне. У него тоже были руки, умеющие все. А еще — тяжелые, худые и загорелые. И ловкие. Опытные.
Тут она почувствовала, что хандра пропала и ее щеки заливает румянец. Она в замешательстве подумала: «О, пожалуйста, не смей краснеть перед ним».
Но Бентон Бонфорд не смотрел на нее. Вовсе нет. Казалось, его глаза навсегда приклеились к другим, которые возникали на поверхности кофе в его кружке, когда он дул, лениво и монотонно.
Часы в холле мелодично пробили два или уже три, Элинор не поняла, потому что он внезапно скорчил гримасу, сдвинув белые брови, и очень осторожно сказал: