У Ингвара не было иллюзий на этот счет: количество наложников Бейсила, которых он, волею случая видел, пока жил в Арнауте, перевалило бы за сотню. Конечно, Бейсил не спал с каждым из них по многу раз, но для выгодной перепродажи даже мог дать образование. «И этот… Яснил. Что такого мог пообещать или приказать ему Бейсил, что он так старается? Или боится, что мы его этой ночью всё же отошлём из наших покоев без охраны?».
Старший муж зацепился взглядом за тонкие косички, разбросанные по плечам наложника, вспомнил происшествие в саду и слова Альваро о наказании, тогда всё встало на свои места. Своим страстным танцем Яснил надеялся переменить решение Бейсила, поэтому так расстроился, увидев, что правитель Арнауты покинул своё место и даже не пожелал насладиться танцем до конца. Наложника наказали, вычеркнув из списков мужского гарема, опустили до положения дворцового раба и собирались выставить на продажу. И это случайность, что Гаррет поспешил и прислал именно его правителям Байонны, а мог бы и выбрать кого-нибудь из первой двойки — светлого или смуглого, без разницы, с кого начать выполнять указание Бейсила скрасить гостям эту ночь. А вчера им не прислали никого, поскольку рабы были наказаны и неспособны к любовным утехам.
Альваро и Яснил, наконец, довершили свои старания, и пока младший муж крепко обнимал наложника, не в силах отпустить, собирал непослушными губами солёный пот с кожи шеи, принимая ответную ласку, которую дарил ему Яснил, будто тоже пожелавший, чтобы эта ночь длилась вечно, а божественное солнце, олицетворяемое Бейсилом, никогда не выглянуло из-за гор, Ингвар бродил рассеянным взглядом по развороченной постели и сбитым простыням, решая, как будет укладывать спать этаров и где возляжет сам.
— Альваро! — на пятый негромкий окрик старшего мужа Альваро поднял голову и обернулся. — Предлагаю после посещения купальни уложить Яснила на диване в первой комнате. А сюда позвать этаров, чтобы сменили простыни. Нашим людям тоже нужен отдых.
Альваро кивнул с неохотой. Разжал объятия и позволил старшему мужу взять наложника за руку и проводить в купальню, пока он и этары разберутся со спальными местами. В купальне Ингвар снял повязку с глаз Яснила и припёр его к стене, желая выведать всё, что младший муж не позволил бы узнать в откровенном разговоре.
— Почему Гаррет выбрал именно тебя? — Ингвар с удовольствием рассматривал страх, затаившийся в глубинах светлых глаз наложника и плотнее сжал пальцы на его горле.
— Меня купят первым, в любом состоянии, даже оттраханным всеми дворцовыми стражниками. Остальные рабы стоят дешевле, но более покладистые, чем я, — прошептал Яснил, не отводя взгляда.
— А ты, значит, слишком высоко себя ценишь? — ухмыльнулся Ингвар.
— Я не был рождён рабом! — в тихом голосе наложника прозвучала твёрдость железа, и на миг его глаза полыхнули яростью, а потом потухли, и в них опять вернулась безучастная, равнодушная покорность.
========== Глава 28. Неясные намерения ==========
По началу, как только оказался в Арнауте много лет назад, Ингвар не понимал, что такое рабство. В Дорсее, откуда он был родом, рабства не было. Народ, живший на многочисленных островах, считался единым, поскольку говорил на схожем языке, а для обработки земли достаточно было народить крепких сыновей или договориться с соседями. Для арнаутцев же, рассеянных по земле, привозимые из других стран люди были товаром, поскольку рабочих рук не хватало для выполнения тяжелых работ. Общество здесь разделялось незримыми границами, над которыми сияло божественное солнце правителя.
Сами арнаутцы имели множество налоговых привилегий, пользуясь своим происхождением, гости из других земель платили намного больше за право селиться, работать или торговать, но были лично свободны. Рабов привозили издалека, захваченных и проданных в ходе военных действий или своими же сородичами. Ещё в рабство продавали себя те, кто утратил средства к существованию или был зависим от своей семьи настолько, что ему проще было продать ребёнка, чем прокормить. Дети рабов тоже становились рабами. Давать вольную здесь было не принято.
В глазах хозяина — раб похож на домашнее животное, только более полезное, чем собака. Хозяин кормит, следит за внешним видом, разговаривает, гладит, иногда балует. Пёс исполняет приказы, преданно смотрит в глаза и ждёт поощрения. Его можно отправить спать на коврик под дверью или взять в постель, посадить на цепь или дать свободу, ограниченную двором. И пёс не перестаёт служить своему хозяину: становится только злей, если его наказывать, или, наоборот, жиреет и проявляет беспечность, если ослабевает воля хозяина, и тот начинает слишком во многом уступать. Поэтому и раб утрачивает всё человеческое, становясь вровень с домашним питомцем.
Рождённый же рабом и выросший среди рабов не знает, что такое свобода. У него есть еда, место для сна, одежда, и он не представляет себе, как ещё можно жить, не завися от хозяина, и никогда не чувствует себя несвободным. Иное дело те, кто знает, понимает и ценит, вынужденно принимая своё изменившееся положение.
— Ну-ка верни всё обратно! — Ингвар ослабил пальцы. — Я с тобой ещё не закончил!
Взгляд Яснила вновь стал осмысленным. Он положил пальцы на запястье Ингвара, мягко отстраняя его руку от своего горла:
— Не ищите во мне врага, господин, прошу — не унижайте ещё больше. Я всего лишь выполняю то, что мне приказано, — голос у Яснила был мягким, вкрадчивым, уговаривающим и усталым. Наложник закрыл глаза, расслабленно прислонившись к стене. — Если я больше не нужен, то вы можете просто отправить меня обратно. Не нужно ни купальни, ни дивана…
Ингвар отстранился, внимательным взглядом окидывая Яснила. В тусклом свете его кожа казалось еще темнее, а растрепанные волосы отбрасывали на светлую мраморную стену причудливую вытянутую тень, делая очертания фигуры необычными, какими-то неуловимо знакомыми из прошлого. Тех времён, когда изумрудные серьги, так живо повторяющие цвет глаз, остались лежать некупленными в лавке ювелирных дел мастера.
Герцог Байонны моргнул, фокусируя расплывшийся перед глазами образ. Нет, эти глаза были другими: тёмно-серыми и блестящими, настороженно-пытливыми. Ингвар положил ладони на плечи Яснила, провёл вниз по груди, бокам, остановил на животе, который затрепетал и поджался от этих уверенных прикосновений. Раб напрягся в ногах, стиснул ягодицы. Наложник был красив совершенством своего тела, но не вызывал у старшего мужа никаких эмоций и желаний. В нём не было мягкости, податливости, лишь жесткие мышцы, гладкая кожа, рельефно огибающая кости ребер и плоский живот, натянутая как струна. Ингвару пришлось хорошенько ещё раз встряхнуть Яснила, чуть не приложив того головой о стену, чтобы заставить пошире раскрыть глаза:
— Я десять лет прожил в этом дворце, — сурово начал говорить Ингвар, не отрывая взгляда от Яснила, — и порядки знаю! Что ты мне такого можешь рассказать, чтобы твоя бесценная задница не сильно пострадала?
— Всё, что пожелаете! — уверенно ответил наложник. «Не понимаю, что такого разглядел в тебе Альваро? Ну, кроме того, что трахать тебя приятно?»
— Запомни, если расстроишь моего младшего мужа, я тебя в клочья порву, заместо дворцовой стражи. Продавать нечего будет. Понял? — Ингвар выпустил его из рук и взглядом указал на глубокую каменную чашу, наполовину наполненную студёной водой. — Умойся!
Яснил самостоятельно открыл специальную заслонку, наполняя ёмкость, горячей водой, текущей извне, где, по всей видимости, горела печь для нагревания воды. Склонившись, он несколько раз зачерпнул полные ладони и вылил себе на лицо и грудь, с трудом стирая кончиками пальцев размытые потом полосы краски, больше развозя их по всему лицу. Ингвар протянул тряпицу, терпеливо ожидая ответа наложника.