А может, та чиновница, которая приехала на море по туристической путевке и видела в нем лишь партнера, чтобы по возвращении домой небрежно обронить: «Загорела, развлеклась, каждый вечер ходила на танцы, познакомилась с одним типом», была женщиной, способной постичь тайны души и разморозить сердце проклятого принца? Ну и что он выбрал? Задав себе этот вопрос, Джеорджеску-Салчия поднялся из кресла и подошел к окну.
Воспоминания. О некоторых говорят: «Живет воспоминаниями». Неправда. Воспоминания — это не более чем сожаление о прошедших годах, о том, что жизнь уходит, а ты не сумел выстроить ее так, как хотелось, — упустил однажды свой шанс, сделал неверный шаг, и жизнь утратила смысл. А теперь остается только сетовать: если бы тогда-то я был порешительнее, если бы из тех двух вариантов выбрал самый верный, если бы не терял времени на… Если… если… если… К чему все это? Какая с того польза?
Ион Джеорджеску-Салчия стоял у окна и, размышляя, машинально смотрел, как идут по улице люди. Дождь прекратился. Короткий летний дождь. Облака потянулись к югу и застыли там, освещенные лучами солнца, которое клонилось к закату. Надо бы в самом деле выйти из дому, затеряться среди людей, убежать от неприятных мыслей и попытаться нарисовать сцены будущего романа. Он надел пиджак и туфли, взял ключи и с силой захлопнул дверь. Это был знак для соседа, его недавнего гостя: да, он действительно уходит.
По лестнице он сбежал пружинистым шагом. Остановился только в вестибюле, перед выходом. Заглянул в почтовый ящик — он был пуст. Ион Джеорджеску-Салчия выглянул на улицу. На асфальте то здесь, то там виднелись небольшие лужицы. Какой-то ребенок забрался в лужу прямо в сандалиях и с восторгом топал ногами, разбрызгивая по сторонам теплую дождевую воду.
— Добрый вечер, товарищ учитель.
— Целую ручку, уважаемая, — живо ответил он на приветствие.
Это была соседка со второго этажа, из квартиры, расположенной как раз под ним, пухленькая дамочка, подстриженная под мальчика. Она участливо улыбалась:
— Прогулка после дождя или свидание?
— Это уже не для меня. Просто вышел подышать воздухом. А вы?
Эта женщина, еще недавно такая миленькая, заметно поблекла. Несколько лет назад у них чуть не завязался роман, но Джеорджеску-Салчия вынужден был уступить место более активному железнодорожнику, который впоследствии стал мужем этой женщины. Она кокетливо помахивала большой хозяйственной сумкой:
— Иду за продуктами для семьи. Вы холостяк, у вас подобных забот нет.
— Но у меня есть другие заботы, — пробормотал Ион Джеорджеску-Салчия.
— Знаю, знаю, — сказала она игривым тоном. — Я читала ваш рассказ. Он мне очень понравился.
— Какой рассказ?
— Да в каком мире вы живете? Я понимаю, поэты рассеянны, но не настолько, чтобы не знать о собственных публикациях… Разве вы не читали сегодняшнюю «Ромыния литерарэ» [7]? Там напечатан ваш рассказ…
— О! Я его послал в редакцию год назад и уже потерял всякую надежду.
— Надеяться никогда не поздно, — сказала она все тем же игривым тоном.
— Побегу в киоск куплю журнал. Спасибо за хорошую новость.
Учитель широко распахнул входную дверь с треснутым по диагонали стеклом и пропустил соседку, пожелав ей удачных покупок. Затем вышел из дому и быстро зашагал по улице, старательно огибая лужи. «Целый год! — вернулся он мыслями к рассказу. — Хорошо еще что не потеряли». Радость, приходящая с запозданием, не столь сильна. Он попытался припомнить, как и когда писал этот рассказ. Писал на одном дыхании, словно одержимый. Это была изощренная месть Пауле. Но она никогда об этом не узнает. Возможно, даже не прочтет рассказа. Однако писал он его, думая о ней.
Писал он о другой, воображаемой жизни — одном из возможных вариантов своей судьбы. Если бы вместо Паулы… С этими мыслями, изобретая и переставляя фрагменты собственной жизни в обратном порядке, писал он свой рассказ. Ион Джеорджеску-Салчия жил тогда по-другому. Чувствовал, что способен жить полнокровной жизнью. Ему казалось, что скоро появится та сказочная принцесса, которая вдохнет в него живительную силу, растопит лед холодеющего сердца. Но прошел год, а она не спешила появляться… Через некоторое время Джеорджеску-Салчия заметил, что начинает полнеть. В характере его укрепилось что-то от скептицизма Адама. Учитель снова вспомнил о недавнем споре. Откуда у Адама эти мысли — что искусство отжило свой век? Может, он имел в виду искусство мумифицированное, фальшивое, лишь имитирующее настоящие чувства, а не идущее от сердца, от жизни…