— По-вашему, между требовательностью и гуманностью можно поставить знак равенства.
— Ставь без опаски. По крайней мере, в нашей профессии. В армии и на флоте дела обстоят именно так. Мы отвечаем за жизнь людей, поэтому должны учить их действовать умело, заботиться о том, чтобы исключить все, что может этому помешать. Кто не понимает этого, тот глубоко заблуждается. Когда речь идет о такой жизненно важной задаче, как защита родины, не может быть компромиссов. Так что не надо считать плохим человеком командира, который заставляет солдат бежать с полной выкладкой несколько километров. Он их тренирует, а не мучает.
— Так-то оно так, — сказал Нуку, — только солдаты не всегда это понимают.
— Если не понимают, значит, виноват командир, что не смог им этого объяснить.
— В этих условиях трудно заставить солдат любить себя…
— Вот мы и подошли к тому самому тесту, который мне когда-то очень нравился! — победоносно воскликнул Якоб. — Нарисуем портрет командира, любимого солдатами или матросами. Давай порассуждаем: это что, человек по натуре мягкий, склонный идти на уступки?
— Нет, не думаю, — нерешительно сказал Нуку.
— Конечно нет. Требовательность необходима. Нужен личный пример. Я слышал десятки рассказов о командирах, и каждый раз в памяти всплывала одна и та же фраза: «Строгий, но справедливый. Душу вымотает, но о нас заботится» — и так далее. — Он закурил и оперся о стульчик справа от румпеля. Рядом, на пулеметной площадке, кашлянул вахтенный матрос. — Кто там? — спросил Якоб.
— Капрал Вишою, товарищ командир.
— Как себя чувствуешь?
— Привык, товарищ командир. В первый день было тяжело, а сейчас даже признаков морской болезни нет.
— Мне будет жаль, когда ты закончишь службу, Вишою. Я бы хотел, чтобы у меня в экипаже все матросы были такие, как ты.
— Спасибо, товарищ командир. И мне будет тяжело расставаться с кораблем, с экипажем, с вами…
— Ну, смотри в оба! — Якоб повернулся к Нуку: — Не многовато ли теории на сегодня? В такие ночи, когда стоишь на якоре, всегда чувствуешь потребность поразмыслить. Ну, иди спать. Кто тебя меняет?
— Старший лейтенант Стере. Он вообще еще не ложился спать, читает.
— У него привычка такая. Видимо, не любит, когда его будят через час после того, как он уснет. Очень хороший и восприимчивый товарищ.
— И мне он таким показался. Правда, молчун.
— Думает много или мечтает… как ты.
Нуку в темноте улыбнулся. В этот момент он почувствовал близость к этому немолодому человеку, так откровенно делившемуся с ним самым сокровенным. А еще Нуку подумал, что с командиром ему здорово повезло.
— Я люблю иногда помечтать. Надеюсь, что когда-нибудь мне посчастливится увидеть Белого Кита…
Командир глубоко затянулся сигаретой. Огонек ее на мгновение высветил его профиль.
— Мда, старый символ… Меня в свое время тоже увлекла эта книга. В Черном море водятся китообразные, правда не белые киты, но какие-то их родственники. Но я полагаю, что твоя мечта не связана с увлечением морской фауной. У каждого моряка есть мечта. Мелвилл написал книгу, так? Что это — фантазия, реальность? Кто знает. Может, он услышал эту историю от моряков. А может, все это выдумка, сказка. Но не напиши он об этом, так кто-нибудь другой написал бы. Или появилась бы похожая история как выражение чаяний моряков, их своеобразного и мужественного восприятия жизни. И если Белый Кит существует в воображении, в мечтах, то хочется надеяться, что мы увидим его.
Якоб повернулся к фальшборту и бросил окурок в воду. Ветер понес маленький огонек вдоль борта. Якоб задумчиво смотрел на воду, словно силясь разглядеть на волнах контуры фантастического кита. Нуку, чтобы не мешать командиру, осторожно, на цыпочках отошел и стал спускаться по трапу. В каюте его ждала любимая книга, созданная скитальцем морей.
Глава 5
Амалия вошла в учительскую, бросила классный журнал на стол и, порывшись в сумочке, достала сигареты, но, оглядевшись, закурить не решилась.
— Кури без опаски, — сказала Дойна Попеску, поправляя съехавшие на нос очки, — директор уехал в инспекторат.
Все как будто только и ждали этого сигнала — сразу достали сигареты и закурили. Пьезоэлектрическая зажигалка Иона Джеорджеску-Салчии пошла по кругу. Несколько минут все сосредоточенно дымили. В тишине слышался лишь мерный стук маятника старинных часов в корпусе из мореного дуба. Размеренные колебания маятника напоминали о ходе времени.
— Все, сегодня курим в последний раз, — задумчиво сказал учитель философии Адам, педант с манерами, свидетельствующими об уравновешенности, и благородной сединой на висках. Благодаря элегантной внешности ему никто не давал его пятидесяти лет.