Только и приотстали Чухонин и Женя Холод, тащившие станковый пулемет с коробками, набитыми патронами.
Подоткнув под ремень полы шинели, со своей трехлинейкой наперевес, выкидывая колени, Агеев, обогнав пулеметчиков, рванулся навстречу вихрю автоматного огня.
Впереди, в траншеях противника, уже вспыхивали огненные брызги гранатных взрывов.
Агеев, видимо, боялся опоздать к рукопашной; с усилием одолел он последний десяток метров, не слыша человеческих воплей, не замечая падающих товарищей, подкошенных автоматными очередями. И ему было совсем не страшно, когда он увидел, как устремились на него старческие глаза, сверкающие холодной злобой.
Агееву хотелось вскрикнуть: «Я т-те сейчас!..». но сухая костлявая рука с пистолетом поднялась, и грянул выстрел… Он грянул в тот самый момент, когда разъяренный солдат уже сделал последний прыжок вперед. Что-то будто обняло Агеева, явственно раздался человеческий стон, потом солдат ощути под собой судорожное биение чужого тела.
— Вот и конец тебе, паршивец! — вскрикнул Агеев, все ниже склоняясь к стриженной голове врага. — Промахнулся?! Я т-те стрельну, сатана!
В траншею со своим станковым пулеметов свалились Холод и Чухонин. Холод торопливо стал устанавливать пулемет. Чухонин схватил Агеева за шиворот.
— Дедок, эй! — проговорил он. — Довольно!
— Повстречались ненароком, — хрипел Агеев.
Старческое чисто выбритое лицо гитлеровца стало натужно-багровым. Он задыхался под тяжестью солдата.
— Стой! Дедок — эх, вот трактор! — Чухонин силой оторвал солдата от гитлеровца.
— Чего — стой?
— Осторожнее поворачивайся, не повреди! Трофея! Не видишь — вензеля на погонах.
Пленный откинулся и сел, прислоняясь узкими плечами к стенке траншеи. Взмахом сухой холеной руки стряхнул с расстегнутой шинели землю. На его пальце блеснул зеленый камень перстня.
— Не имеете права так обращаться со мной, — проговорил он по-русски, еле переводя дыхание. — Я полковник немецкой армии, а вы! Солдаты!
Пулемет уже был установлен, и Холод открыл огонь. Позади траншеи одновременно разорвалось несколько снарядов. Грохот танков все нарастал.
— Связать пленного! — приказал Холод, не отрывая глаз от прорези у щите пулемета. — Приготовить гранаты!
— Есть приготовить гаранты!
Танки стремительно приближались. Уже было видно, как вскидываются кверху длинные орудийные стволы, раздвоенным змеиным жалом выбрасывая огненные вспышки выстрелов.
— Ну, дедок, — хлопнув Агеева по широким и крутым плечам, сказал Чухонин. — Подтяни порты!
— Тут, знай, держись, — хмуро проворчал солдат и потуже нахлобучил ушанку.
Перепрыгивая через трупы, лежавшие в траншее, прибежал Петелин.
— Ребята, не дрейфь, — быстро проговорил он. — Это главное. Нажимай на гранаты. Да не зевай!
И побежал дальше, пригибаясь.
Когда ясно определилось направление танков, Рождественский сказал Симонову:
— Андрей Иванович, я иду к батарейцам.
Симонов быстро повернулся к нему.
— Время для стрельбы по танкам короткое, но сделать многое могут, если не станут хмуриться да приседать от вражеских снарядов… давай!
Из тыла корпуса артдивизиона открыли заградительный огонь. На большом протяжении по фронту встала непроницаемая черная завеса. Но в этом вихре огня и дыма танки по-прежнему неслись на полной скорости, и, казалось, вся степь впереди пылала, свертываясь в огненные дымные клубки, как свертывается горящая береста. И все это ближе и ближе катилось к нашему переднему краю.
У Бугаеву, оставшемуся справа на высоте, Рождественский забежал ровно на полминуты.
— Ну, как, Павел?
— Не пропустим!
— Петелин?
— Уже в немецких окопах.
— Молодец!
Рождественский метнулся в заросли кукурузы.
Лейтенант Игнатьев уже подтянул обе пушки к левому флангу, в тыл полуроте Петелина. он очутился за высотой, почти не видя, что происходит в распоряжении обороны остальной части батальона. Однако он сразу понял расчет Смирнова. «Опасается обхода танков с тыла», — подумал Игнатьев. Зная, что батарея не будет поддержана бронебойщиками, Игнатьев волновался.
Рождественский прибыл, когда Игнатьев наносил на карту новые ориентиры.
— Здравствуйте, боги войны! — сказал он, сдерживая дыхание. — Готовитесь?