— Поджидаем, — ответил Игнатьев обрадованно. — У нас ограниченная задача. Могут и не показаться из-за высоты.
— Не беспокойтесь — появятся. Вы видите, что творится напротив батальона?
— Как же тут увидишь? Нас прикрывает курган.
— Но слышите, как идут танки…
Игнатьев никогда еще не слышал такого сплошного скрежета и лязга гусениц. Правая сторона высоты медленно окуталась дымом. Его сносило к батарее. Намеченные и занумерованные ориентиры исчезли в дыму.
У маленькой пушки, припав к прицельной трубке, сохраняя полную неподвижность, стоял на коленях Серов. Замковый Серафимов, которого на батарее все звали Филькой, тоже стоял на коленях, но ерзал от нетерпения и все оглядывался по сторонам. Трескотня гусениц стала отчетливо близкой.
— К бою! — скомандовал Игнатьев.
Танки показались совсем не там, где их ожидали. Они шли наискось по бугру, прямо на батарею, слегка замаскированную зарослями кукурузы.
Серов припал к прицельной трубке. В поле зрения перекрестия появился левый танк, приближающийся к окопам полуроты Петелина.
— Крайний бы левый, — сдержанно, спокойно посоветовал Серов.
Игнатьев молча смотрел в бинокль, высчитывая расстояние. Взглянул на табличку упреждения и быстро, почти не переводя дыхание скомандовал:
— По-о… левофланговому танку. Ориентир четыре. Бронебойной гранатой. Прицел девять ноль. Упреждение полтанка. — И смолк, переводя дыхание, поджидая, пока танк не подойдет к ориентиру. — Огонь!
После второго залпа все увидели — танк резко прыгнул вперед и остановился. Серов весело крикнул:
— Добегался!
В ту же минуту замер и другой танк, шедший в середине. Он, вероятно, был подбит из пушки, стоявшей несколько в стороне. Но из третьей машины, по-видимому, наконец, заметили вспышки выстрелов. Тотчас же она открыла по батарее огонь.
«Все дело в быстроте наводки!» — подумал Рождественский, но не успел сказать об этом Игнатьеву. Качнулась и словно раскололась земля, и черные глыбы взметнулись к небу. В чаду и тумане Игнатьев пошатнулся, силясь что-то понять. Но голова его точно вдруг взбухла, стала тяжелой, невероятно огромной и какой-то чужой. Внезапно наступивший сумрак густел и густел. Игнатьев словно висел над разверзшейся бездной. Мысли путались, ощущение пропало. Он старался увидеть что-нибудь знакомое, но его глаза наполнились кровяными слезами. Он стал медленно падать, не замечая ни предметов, ни артиллеристов. Наступило полное забытье. По лицу проползла восковая желтизна.
— Слушай, моряк, — крикнул Рождественский, схватив Серова за плечо. — Садани-ка, чтоб до печенок!
— Н-на! — скрипнув зубами, Серов дернул за шнур. — Получай… собака!
Грянул второй выстрел. Танк судорожно дрогнул. Разворачиваясь, мелькнул разрезами белого креста на борту, вихрем поднял целое облако земли. Однако уходить было поздно. По серым стальным плоскостям уже заметались кудрявые барашки огня.
Дым над полем медленно рассеивался. Ветер стихал. Отдаленный, постепенно замирающий грохот танков, откатывающихся к Гизелю, уже еле-еле доносился до батареи.
Рождественский долго и пристально, с болью смотрел на распростертое тело Игнатьева, на его голову, ставшую настолько маленькой, что сквозь выкатившуюся слезу, застилавшую глаза, Рождественский будто видел какую-то желто-пепельную точку, с выступившей кровью на губах и легким беловатым пушком под носом. Рождественский стоял с обнаженной головой, наклонив ее немного набок, как бы стараясь лучше разглядеть знакомые, близкие черты артиллериста. Наконец, у него совсем потемнело в глазах. Он хотел опуститься на одно колено, упал на оба — и как-то неловко прикоснулся губами к холодному лбу Игнатьева.
Все артиллеристы, стоявшие вокруг с обнаженными головами, последовали примеру комиссара. Серов, поднявшись, силой ткнул себя шапкой в глаза и отвернулся. Его звучный голос задребезжал:
— Амба! — потом он уставился на замкового. — Вот, Филька, и нет у нас командира! Был человек, да не стало…
Тот покачал головой.
— Не верится!
С трудом переводя сдавленное дыхание, Рождественский чувствовал тупую боль в боку, а в голове стоял такой шум, что ему становилось трудно думать. Он понимал, что это контузия, — в бок ударила волна сжатого воздуха. Артиллеристам он не сказал об этом.
В его мыслях наступил перерыв. Очень долго находился он в подавленном состоянии, вызванном смертью Игнатьева. Но вдруг в его глазах вспыхнуло воодушевление.
— Товарищи! — сказал он, глотая свежий воздух, медленно обводя взором угрюмые лица. — Мы отбили первую массированную танковую атаку. Мы знаем, это только начало. Но гвардию не возьмешь на испуг!