XV
Симонов считал, что расчет первой пушки раздавлен вражеским танком. Сейчас он рассматривал всех по очереди, качая головой и не веря своим глазам. Наконец он проговорил, обращаясь к Лене:
— Примечать начинаю: где вы, там и счастье. Н-ну, здравствуйте, дочка! — и взял ее маленькую руку в свои широкие ладони.
Девушка сначала смутилась, потом ей захотелось поцеловать комбата. Но когда Симонов привлек ее к себе, она ткнулась в его грудь лицом. Так легко ей было дышать рядом с этими людьми!
— Пересыпкин… Накрывай-ка праздничный стол.
— Есть, есть… только стола-то не имеется. Так что придется в траншее, товарищ гвардии майор.
Беседуя с Рождественским, Симонов стал перечислять потери батальона. Выражение прежней веселости сменилось у Лены сосредоточенной задумчивостью. Она искоса поглядывала на помрачневшее лицо Рождественского; встретив его ответный взор, смутилась и опустила глаза.
— Когда дана была команда, мы без промедления поднялись, — продолжал Симонов. — Петелин наш, как мы и предусматривали, первый со своей группой… Тебе известно, что ему ставилась задача создать у немцев впечатление прорыва обороны и угрозы окружения. Но, вероятно, они следили за ним. Действовал он стремительно, все же в группе у него очень значительные потери. У Бугаева — у того потерь поменьше. Оба, к счастью, живы и здоровы. А вот командира второй роты Савельева, политрука третьей роты Новикова — так тех наповал!.. Убиты еще в первые минуты, когда мы рванулись к окопам противника. Метелев — тот каким-то чудом уцелел. По его роте был очень сильный огонь. Вторую пушку со всем расчетом танком раздавили, паразиты! Так что теперь мы остались без противотанковой артиллерии, комиссар.
Симонов умолк, не спуская глаз с лица Рождественского, — а тому так стало неловко, что он даже поморщился болезненно. «Вторую пушку раздавили танком!.. Но и первую же тоже, хотя Андрей Иванович и не упоминает о ней. Может, тем самым он подчеркивает вину мою? Ведь это я не уберег сорокапятимиллиметровку» — думал комиссар, досадуя на себя и злясь на тот танк, который загнал его в узкую траншейку.
— Но и мы накрошили гитлеровцев! — снова заговорил Симонов несколько веселее. — Ты видел, сколько их осталось на поле? Спасибо артиллеристам. Я о них всегда был наилучшего мнения — спасибо!.. не будь предварительной хорошей артобработки, пожалуй, не встать бы нам в рост.
— Жаль — Савельев, Сережа Новиков погибли, — тихо проговорил Рождественский после длительной паузы, в течение которой он стоял с поникшей головой и думая мучительно, и словно в то же время прислушиваясь к биению своего сердца. — Лучшие, дорогие товарищи!..
Симонову хотелось подтвердить: «Да, комиссар, лучшие, дорогие люди погибли. И не только Савельев и Новиков. Нельзя без жертв на войне, никак нельзя — все чаще приходила ему в голову мысль. — На войне в одно и то же время все может быть: обрадуешься и опечалишься. Причин к последнему хоть отбавляй. А вот к первому бывают они пореже».
В это время Пересыпкин поставил на разостланную газету бутылки вина с иностранной этикеткой и подмигнул Кудрявцевой.
— Трофея, ей-богу! — сообщил он вполголоса, как будто ему опасно было говорить об этом сейчас, когда начальство разговаривает о погибших на поле боя. — Мы ужасно длительно ждали вас, сестрица. По этому случаю теперь вы у нас гостья первого что ни на есть разряда. Кушайте, серьезное дело… А то бы попервости чарку, а?
Лена кивнула на Симонова:
— Сегодня знаменательный день — двадцатилетие Октябрьской революции. А такой праздник встречают в большом кругу друзей.
— А мне бы гречки, — словно про себя молвил Филька Серафимов. — Ни на какие деликатесы не променяю.
— Разрешите, товарищ гвардии майор, в первую роту отчалить? — спросил Серов. — Корни у меня пущены там.
Сдерживая улыбку, Симонов шагнул к Серову.
— Не пойму, как это могли вы пустить корни в неродственной вам среде? В пехотной роте… Н-ну?
— Был моряком, — грустно проговорил Серов, — но давненько…
— Это почетно. Не всякий юноша попадает во флот.