— Нет, не сюда, а правей, еще правей, — слышался голос из-под палатки, — так, чтобы наша первая рота зацепила кусок окраины Гизеля. У вас на правом крыле рота старшего лейтенанта Метелева?
— Так точно, товарищ подполковник.
— Добре. — Василенко встал. Пряча карту в планшет, Симонов тоже поднялся.
Заходите справа — до дороги, примерно, а на рассвете ударим по Гизелю. Идите в обход и сами, майор. Там будет нужен ваш глаз. А на левый фланг комиссара пошлите.
— Слушаюсь.
Рычков торопливо зашагал в расположение третьей роты и встретил озабоченного Метелева.
— Вблизи от меня со своей пушкой находись, — приказал Метелев. — В атаку пойдем — не отставай, не теряйся во тьме, слышишь?
Рычкову стало надоедать противотанковое ружье. Из-за этого ружья его боевая жизнь протекала в одиночестве и казалась мучительно однообразной. В моменты атак он должен был бежать позади роты — «Не отставай!». А за девятое ноября со стороны врага не было ни одной танковой атаки против батальона.
И вот, наконец, позади в небо взмыли оранжевые ракеты: одна, две, три… Рычков понимал это условное обозначение: «Ага, бегом — быстро вперед!» — подумал он и услышал голос Метелева:
— Вперед!
Вскочил и Рычков. Было неудобно бежать с неуклюжим противотанковым ружьем. А впереди уже всколыхнулось дружное «Ур-ра-а!..», и Рычкову хотелось быть вместе с другими, но Метелев подал команду:
— Ложись!
Лежа в грязи, Рычков тоскливо думал: «Четвертые сутки и все так вот: вперед — ложись!».
— Н-ну! — прозвучал голос комбата. — Опять залегли, Метелев?
Старший лейтенант не ответил, но Рычков старался угадать, о чем он думал.
Симонов пригнулся, вглядываясь в дорогу, идущую от Гизеля на Архонскую. До канавы у обочины шоссе было совсем близко.
— Еще бросок, — сказал Симонов. — У дороги укроемся, надо вперед, Метелев.
— Не поднять людей, — возразил тот. — Видите, какой огонь бушует.
— Требуху свою пожалеют, встанут, — с ожесточением сказал Рычков. — Невозможно лежать под огнем.
— Вот уже два мнения, — с упреком отметил Симонов. — Пересыпкин, две оранжевых и одну красную — давай!
— Есть — две оранжевых и одну красную!
Захваченный общим движением вперед, Рычков, взглянув по сторонам, представил с поразительной ясностью всю картину второго броска — не штурма и не атаки, а короткого рывка, с расчетом на одну лишь пядь земли, которую все еще занимал противник.
Третья красная ракета означала — ползти! Конечно, насколько хватит терпения и насколько это будет возможно.
Рычков полз рядом с Метелевым. На полпути Метелев взял его за ворот, притянул к себе, зашептал:
— Пробирайся до мостика. Оттуда будет хороший обстрел из противотанкового ружья.
— Есть, — шепотом ответил Рачков.
— Я сейчас подниму роту, не зевай! Быстрей работай ногами.
— Есть не зевать.
Рядом полз Симонов. И вдруг он сделал рывок и необычно звонко крикнул:
— Вперед!
И снова послышался топот человеческих ног. Ярче засветились ракеты, и воздух стал дымчато-лунным.
Рычков увидел Симонова, скатившегося в глубокую канаву у дороги и сразу сунувшего руку в карман.
— Перекурим это дело, — предложил он Метелеву так же спокойно, как говорил, бывало, после учебно-тренировочных занятий. — Вот тебе и не поднимем, уважаемый Михаил Павлович! Подняли, раз надо!
— Тут затишней, — согласился Метелев. — У вас, товарищ майор, не найдется на маленькую закруточку?
— Я же сказал, перекурим. Означает сие — приказ!
Хотя Метелев и знал, что Симонов вновь скомандует: «Давай!», он смотрел на майора влюбленными глазами. Страдание в эти бессонные ночи и тяжесть на сердце за павших смягчались сознанием, что оба они вместе разделяют опасность и все трудности жестокого и непрерывного боя. Давным-давно Метелев перестал обижаться на Симонов за его придирчивый нрав.
— А дальше какая задача? В Гизель вступим? — спросил он.
— Краешком пройдем. Будем обтекать с правого фланга, за жабры чтоб взять… И вообще дивизии приказано больше выбрасывать вперед правое крыло.
— По-видимому, ставится задача — прижать противника к горам?
— По-видимому, — неопределенно ответил Симонов. — Пересыпкин!
— Я слушаю вас, — мигом откликнулся связной.