— Как ты полагаешь, должны мы знать, что делается у нас на левом фланге?
— Конечно, товарищ майор, это моментом разузнаем.
— Там комиссар, повидайся…
— Есть повидаться с комиссаром.
— Почему у них там затихло?.. Странное дело, не понимаю причины.
— Я им так и скажу…
— Он сам тебе скажет, что надо.
Наступил рассвет. Сквозь туман проступили очертания построек Гизеля. Стали различимы силуэты тополей. Оглядываясь с дороги налево, Симонов еще раз убедился, что батальон выдвинулся к противоположной стороне Гизеля.
Тем временем туман постепенно поднимался кверху, скапливаясь в сгустки. Ветер раскидывал косые тучки, разгоняя по небу длинные дымчатые полосы.
Симонов приказал младшему лейтенанту Пантелееву продвинуться со взводом вперед и произвести разведку.
Прибежал Пересыпкин.
— Нету в Гизеле! — выпалил он, не переводя дыхания.
— Кого нету? Что ты болтаешь?
— Врага нету, товарищ майор!
С минуту Симонов молча смотрел на Пересыпкина.
— Ясно. — Он обернулся к Метелеву. — Воспользовались ночью и оторвались от нас.
— Не от хорошей жизни бегать стали. Черт с ними.
Сидя на бровке канавы, Симонов заглянул Метелеву в глаза:
— Вам следовало бы лучше подумать…
— Товарищ майор, но ответьте мне…
— Вперед приказываю… Вот мой ответ.
Уже в походе, догоняя отступающего противника, Симонов примирительно сказал Метелеву:
— Не-ет, с Кавказа полегонечку удрать мы им не дадим! А если некоторым посчастливится, так уж только чтобы без штанов удирали. Технику пусть оставят здесь. Чтобы второй раз с Макензеном нам не встречаться.
XVIII
В первые дни гизельской операции Клейст не без основания испытывал удовольствие от действий своих войск. Через каждые два часа адъютант приносил ему ленточки радиограмм от Макензена, сообщавшего о накапливании сил для решительного штурма Терского рубежа.
— Завтра! — сказал майор Шарке, положив перед командующим очередную сводку. — Макенезен сообщает: к штурму готовы! Наш почтенный генерал завтра будет за Тереком!
Клейст с нетерпением ожидал момента, когда, наконец, накапливание сил будет закончено. И вот сейчас ему показалось, что теперь наступит тот желанный мир между ним и командующим танковой армией, в который оба генерала прежде не верили, но к которому Клейст всегда стремился. В первую очередь он, генерал-полковник Клейст, старался продемонстрировать полное согласие с генерал-полковником фон Макензеном. Конечно, Клейст не верил в то, что Макенезен мог бы вдруг почувствовать к нему что-нибудь вроде привязанности, но все же отношения их, по его мнению, — должны были бы стать более дружескими. Этого требовала деловая заинтересованность.
— Мне очень нравится ваш оптимизм, майор Шарке, но еще рано полагать, что генерал-полковник успешно справится с такой сложной задачей.
— Но сами события — реальность, мой генерал!
— Майор! — сказал Клейст. — Не обольщайте себя. Дождемся завтрашнего утра. Нам с вами хорошо знакома одна из пословиц этих русских: «Цыплят считают по осени».
В сознании же у Клейста зрело убеждение, что 13-я и 23-я танковые дивизии прорвут терскую оборону русских. Более того — Грозный перестал быть пределом его мечты. Сквозь вечернюю мягкую тьму генерал-полковник уже представлял зыбкую гладь Каспийского моря. «В нем, — думал в эту минуту командующий, — сейчас отдыхает солнце… А там, за морем, — хлопок! Туркмения, Узбекистан, Таджикистан, Афганистан, Индия. Чудесный мир, сотканный из нитей золота. Индийский океан — колоссальнейшая колыбель — в ней днем и ночью будут покачиваться военные и торговые корабли великой третьей империи!».
Нужно было провести долгую осеннюю ночь, прежде чем наступит… Нет, не рассвет, — осуществление мечты. Клейст верил, что это будет началом окончательного разгрома Северо-Кавказской группировки русских войск.
Утром он неожиданно получил от Макензена поразившее его сообщение. Оказывается, генералу Червоненкову удалось перегруппировать свои войска, и его группировка пополнилась гвардейским стрелковым корпусом, переброшенным в район Орджоникидзе и Моздокского участка фронта. Клейст сумрачно посмотрел вслед майору Шарке, принесшему эти неприятные сведения. Размашистым движением загасил окурок сигареты об изразцы печи и швырнул его в камин. Он был бледен, его дряблый, раздвоенный подбородок дрожал. Подойдя к столу, он тупо уставился в карту, испещренную синими стрелками, затем опустился в кресло. Облокотясь на стол и обхватив голову обеими руками, долго оставался неподвижным.