— Ну, как у тебя, Тамара Сергеевна?
— Как всегда. А у вас? — спросила она и улыбнулась, словно ждала от него какого-то решительного слова. Симонов подумал: «Нет, не время говорить о личном, о том, что давно уже хочется сказать… Но когда же настанет такая минута?..».
После окончания беседы политруки и парторга разошлись по своим ротам, вышел и Симонов. Магура и Киреев переглянулись, и, словно поняв друг друга, оба задержались в хате. Отец уселся за стол, закрывая широкой спиной окно. Он положи руки перед собой, и Магура увидела, что одна из них перевязана.
— Папа, ты ранен? Когда?
— Часа, наверное, три назад. Незначительно, пулей задело мякоть ладони.
— Я посмотрю, папа. Кто перевязывал?
Протянув руку, Киреев молча наблюдал за четкими движениями дочери. Потом он сказал:
— А ведь я не думал, что ты станешь хирургом, Тамара.
Она улыбнулась.
— А почему?..
— Нежная ты была, ласковая…
— А разве профессия хирурга…
— Я понимаю, Тамара, — строго сказал Киреев, — нож спасает человеческую жизнь, если им движут руки человека, который любит жизнь… И не только свою…
Неожиданно он привлек к себе дочь и прижал ее голову к груди.
Магуре показалось, что губы отца прикоснулись к ее волосам.
Резко открыв дверь, в комнату вошел Симонов.
— Пытаются выбить нас из населенного пункта, товарищ гвардии полковой комиссар, — доложил он и, смутившись, отступил на шаг. — Я помешал вам…
— Нет, нет, вы не помешали нам, Андрей Иванович, — ответил Киреев, в первый раз назвав Симонова по имени. — Идемте-ка, посмотрим…
Магура взглянула Симонову в лицо и улыбнулась уголками губ. Она сделала вид, что не заметила его смущения. Вслед за отцом она шагнула за порог, немного усталая и безотчетно счастливая. Постояла, прислушиваясь к шушуканью ветра у крыши, — во дворе колебались темные ветви деревьев, — послушала отдаленное выстукивание станковых пулеметов, затем решительным взмахом руки кинула за шею ремень автомата, шагнула вперед и сразу канула в зябкую туманную тьму.
XXII
Едва поднявшись с постели, Рождественский разыскал в селении Архонская Киреева. Тот стоял на колхозном дворе, прислонившись плечом к столбу поднавеса, держа в одной руке раскрытый перочинный нож, в другой — крупное яблоко. Напротив Киреева топтался пленный гитлеровский офицер. Его теснила возбужденная толпа ребятишек. Конвоиру то и дело приходилось отгонять их.
— Геть!.. щоб вы… — ругался пожилой солдат, хотя с лица его не сходила улыбка. — Геть пид тры чорты…
По-видимому, Киреев давно уже вел эту беседу. Рождественский остановился в сторонке, на него тоскливо глянули большие, усталые глаза пленного; Рождественский заметил разорванное веко, обвисшее, обнажая белок, — из глаза офицера сочились слезы, перемешанные с кровью.
Второй конвоир, подойдя ближе к Рождественскому, сообщил:
— Знатный ворон, связной клейстовского штаба. Около Алагира разведчики схватили.
Капитан продолжал вслушиваться в разговор Киреева с пленным.
— …Наравне со всяким честным человеком, — продолжал Киреев.
— Никем не оспаривается только равная смерть, — ответил пленный. — Только это. Все другое берется силой.
— Вот уж заблуждаетесь, — возразил Киреев.
— На земле все иначе построено, господин полковник. Все противоположно вашим взглядам.
— Бей, режь, жги, бери! По-вашему, так?
Пленный молчал.
— И вы ринулись к широким просторам, чтобы силой отнять у советских людей то, что они создали трудом?
— Завоевать, — уклончиво произнес немец.
— Это одно и то же.
Киреев не спеша разрезал яблоко, одну половину протянул пленному.
— Берите.
Офицер слегка отшатнулся.
— Берите, берите… Я добровольно уступаю.
Пленный иронически улыбнулся.
— Нервы, — Киреев с усмешкой кивнул головой. — Никуда не годятся нервы у вас. Или отнятое яблоко вкусней?
— Нервы у каждого… У вас разве не напряжены?
— Наши нервы, как стальные пружины. Их можно согнуть, но нельзя сломать. В этом вы могли убедиться здесь, на Кавказе.
— Ваша фортуна. На Кавказе вы оказались счастливее нас. На этом направлении мы потерпели поражение. Но неужели вы думаете, что кусочек кавказской земли может иметь решающее значение? Н-нет, это маленькая щербинка на монолитном теле немецкой армии и немецкого народа.
— Но весьма зловещая для вас щербинка. Только напрасно вы смешиваете немецкий трудовой народ с гитлеризмом и со всей грабьармией.