Посмотрев полковому комиссару прямо в глаза, пленный чуть приметно усмехнулся:
— Кора неотделима от дерева, — сказал он.
— Это вам так кажется.
— Отделите кору от вашей русской березы, она засохнет.
— Гитлеризм не кора, а злокачественная опухоль на теле трудового немца, не смешивайте.
— Н-нет! — упрямо продолжал офицер. — Вся раса одета в коричневую форму. Эта одежда согревает наш народ.
— Ну, что ж, наш долг помочь немецкому народу сменить позорную коричневую кожу.
— Ваши союзники не позволят вам это сделать, — иронически возразил пленный. — Да, они не допустят этого.
Рождественский заметил, как взметнулись густые, темные брови Киреева. Но лицо полкового комиссара моментально прояснилось, глаза по-прежнему светились вниманием. Не повышая тона, он сказал:
— Оказывается, вы осведомленный юноша! Кто не позволит? Что-то я плохо понимаю вас.
— Америка! — невозмутимо ответил пленный. — Ваши союзники. «Да…». Однако существует еще и «но…». Мы восстановили свою послеверсальскую экономику с позволения теперешних ваших союзников и с их помощью. Они нас предупреждали: «Но!..». Мы знали, их помощь исходит не из любви к немецкому народу. Это «Но!» означало войну против России.
— А вам не кажется, что в Америке так думают далеко не все? — возразил Киреев.
— Господин полковник, совсем недавно мы получили Австрию и Чехословакию. Из чьих же рук мы получили эти плацдармы?
— Довоенный Мюнхен не повторится, — заметил Киреев.
— Такого рода мюнхены будут повторяться до тех пор, пока не будет положен конец коммунизму. Авторитетный член конгресса господин Трумэн посоветовал правительству Рузвельта: «Если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии…».
— Частная, беспочвенная болтовня человека, лишенного здравого смысла.
— По поводу открытия второго фронта союзники вам ответили, что не созрело время?
— Вы так полагаете?
— Я говорю, что знаю.
— Вы или мало знаете, или умышленно допускаете неточность. По поводу высказывания господина Трумэна, например…
— Вам видней, — процедил пленный.
— Между прочим, в газете «Нью-Йорк таймс» 24 июня 1941 года господин Трумэн писал: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России…». Как вас это устраивает?
Пленный нахмурился, промолчал.
Киреев сложил перочинный нож, положил его в карман.
— Вы заблуждаетесь, — сказал он, — если думаете, что русские рассчитывают на своих «союзников». Мы рассчитываем и полагаемся на собственные силы.
Пленный прищурил здоровый глаз и словно впился взором в спокойное лицо полкового комиссара. Его разорванное веко дрожало.
Глядя на него сверху вниз, Киреев подумал: «Ведет себя с чувством барского презрения, а у самого поджилки дрожат». После паузы он продолжал:
— Господин Трумэн в своей статье сделал определенный вывод. Об этом вы умолчали. «Таким образом, — писал он, — пусть они убивают как можно больше». Вот каково его пожелание.
Пленный, задумавшись, молчал.
— Благодарю вас, господин офицер связи, за откровенность, — сказал Киреев. — И до свиданья.
— Я ничего не сообщил такого, за что можно было бы благодарить, — возразил пленный, покосившись на него.
— О, все же сказали кое о чем. Не замечая, вы приоткрыли вашу веру и ваше неверие.
Повернувшись к солдату, Киреев сказал:
— Уведите пленного.
Офицер внезапно выпрямился.
— До свиданья, господин полковник. Возможность встречи не исключается.
Киреев засмеялся.
— Да. В Берлине, вероятно, когда вас репатриируют на родину.
Пленного увели. Провожая его взглядом, Киреев стал рядом с Рождественским и тихонько коснулся его плеча своим плечом.
— Слышали? — спросил он равнодушно, кивком головы указав в сторону уходившего пленного. — Смотрит то с ненавистью, то со страхом, — лощенный солдатик. Между прочим, соки из него выжаты, как из лимона. Пуст. Мысли по трафарету. Стандартная заученность. И все же не случайно в среде немецких офицеров процветает такая вера в то, что второго фронта не будет. — Наклонившись и чуть приподняв руку, как бы намереваясь отсечь сомнения, Киреев вдруг предложил: — Идемте-ка обедать. Хозяйка обещала угостить борщом.
Они вошли в хату. Пахло залежавшимися яблоками и хвоей. Хозяйка, шлепая босыми ногами по чистенькому земляному полу, хлопотала у печи. В окна с деревянными жалюзи свет проникал слабо. По-видимому, в эту осень решетчатые ставни давно не приоткрывались. Большую часть времени люди отсиживались в погребе. Полумрак жилого помещения дополнял ту угрюмость, какая все еще была заметна на лице хозяйки. Она поставила на стол две тарелки с борщом, нарезала хлеба и, отойдя к печке, стала приготовлять посуду для второго.