И вдруг Мельников услышал, как Симонов с кем-то заговорил по телефону. Он вернулся в землянку.
— Да, да! — повторил Симонов в телефонную трубку. — Я понял вас, товарищ третий. Есть!
Мельников слегка приоткрыл рот, стоя с затаенным дыханием, и ждал, что скажет сейчас Симонов.
— Товарищи! Командир полка приказал подготовить батальон к большому штурму.
Вскакивая, Бугаев спросил скороговоркой:
— Всеобщее наступление, Андрей Иванович?
— Наконец-то мы дождались — наступление всеми средствами и всеми силами Северной группы Закавказского фронта! Начинаем на рассвете… вставайте!
XXIX
Наступления ждали все, и ни один из старших командиров не удивился тому, что в последние недели сорок второго года военные события на Северном Кавказе развивались медленными темпами. Червоненков планомерно наносил удары, как бы расшатывая у противника оборону укрепленных районов, и постепенно, с учетом количественных факторов готовился к большому наступлению.
Сразу после гизельской операции Советское командование, не распыляя сил по всей линии фронта, основной удар нанесло над группой генерала Руоффа. Когда же в районе Ищерской вражеская оборона пала, генерал Червоненков принялся рассекать со лба главные узлы обороны противника уже по всей линии фронта, уничтожая его опорные пункты, и начал обход моздокской группировки вражеских войск с правого фланга.
Кроме того, ему не нравилось заметное оживление в глубине Ногайской степи — в районе базирования спецкорпуса Фельми. Кавкорпусам — Кубанскому и Донскому, генералов Кириченко и Селиванова, было приказано проникнуть в глубокий вражеский тыл и навязать бой «африканскому» корпусу. Тогда, ослабляя оборону на основном моздокском направлении, Клейст вынужден был в поддержку Фельми бросить несколько танковых батальонов из дивизии Вестгофена. В конечном итоге таинственное сброд-воинство было разбито — добрая половина его уничтожена, а остальная часть обращена в бегство.
Но моздокская группировка гитлеровцев в районах Стодеревской и Малгобека еще держалась.
Советские войска, громившие группировку вражеских войск под Орджоникидзе, после гизельской операции оставались на занятых ими позициях, ожидая приказа о наступлении.
Червоненков усиленно готовился к решительному бою. Он был не из тех, кто отдает приказы и затем, проверяя ход работы, похлопывает по плечу своих подчиненных: давай, мол, давай — жми!.. Лицом он за последнее время стал еще суровее. Оглядываясь мысленным взором на проведенные бои, оценивая, он, как командующий, стремился с предельной точностью установить причины успехов и неудач в проведенных операциях. Ему казалось, что до малейших подробностей это им еще не раскрыто. Да, он должен разобраться абсолютно во всем, чтобы уяснить себе самому все условия предстоящей битвы, весь ход планирования которой должен проходить под его личным руководством. И он работал прежде всего сам, а вместе с ним работал и его штаб, буквально не выходя из помещения. Но больше всех доставалось начальнику разведки полковнику Сафронову, которому командующий нередко говаривал: «Темный бор никто не сможет оценить, если не побудет в нем. Точно так же мы не можем оценить силы противника, не побывав в их тылу и на переднем крае у него».
На первый взгляд Червоненков был не очень ласковый генерал, некоторые считали его не совсем удобным начальником для спокойной штабной работы, хотя он никого особенно и не отпугивал, а наоборот, умел располагать к себе людей. И прежде всего тем, что всегда оставался верен сказанному им слову. Подчиненных по службе офицеров выслушивал терпеливо, зато потом стоило ему сказать свое слово, все в штабе знали: это решение окончательное. Накануне большого наступления между ним и Наташей произошел следующий разговор.
— Папа, ты совсем позабыл, что у тебя есть дочь! — войдя к нему в кабинет, сказала она.
— Как так?! — строго спросил генерал, разогнув спину, и недоуменно приподнял одну бровь на похудевшем лице.
— Почему ты перестал являться домой? Я могу… могу умереть от тоски!
— Ты, кроме шуток, очень похудела, девочка, — заметил генерал, глядя на дочь, кивая головой и усмехаясь, причем Наташе не совсем было понятно, кому он кивает и почему усмехается, — его взор так и скашивался к оставленной на столе разрисованной пунктирами карте.
— Неужели ты не можешь заехать домой пообедать, поспать немножко?.. Ну, так же невозможно!..