Помолчав, кусая губы, Рождественский спросил:
— Так это точно, что я буду видеть?
— Всем сердцем желаю…
Вечером Рождественский сидел у окна и слушал, как с шумом и грохотом проходили поезда со стороны Баку. Ему казалось, что движение к фронту с каждый днем все нарастало. И от этого усиливалась тоска, не давали покоя большие, горячие мысли: «Что же, что будет с глазами? Неужели я оторвусь, потеряю дивизию, отстану от батальона?».
Несколько дней подряд Рождественский улавливал слухом чье-то близкое дыхание, а иногда и шорох одежды. Ему казалось, что словоохотливая медсестра Ануш в эти минуты разговаривала с ним с какой-то подчеркнутой вежливостью. И в то же время ее тон становился бесстрастным. Сейчас повторялось то же.
— Ануш, кто здесь, кроме тебя? — неожиданно спросил капитан.
— Никого нет, — ответила сестра, помолчав. — Я одна.
— Но я слышу… дыхание… Не твое дыхание, Ануш…
— Вам показалось, что вы…
— Вблизи дышал кто-то. И вот, почудилось что-то знакомое. Странно…
Смутившись, медсестра скорбно смотрела в лицо больного. Она не находила, что ответить. Тем временем, мягко ступая на носках войлочных тапочек, девушка в больничном халате поспешно скользнула из палаты в коридор. И все же комиссар уловил шорох жесткого госпитального белья. Даже эта легкая поступь показалась ему знакомой.
— Допустим, что мне почудилось, Ануш, — сдержанно проговорил он. — Но зачем постоянно открывается дверь в мою палату?
И снова медсестра не нашла что ответить.
Когда Ануш ушла, Рождественский встал. Выкидывая перед собой трость, он начал исследовать палату. Наткнулся на вторую табуретку и сразу понял, что здесь засиживался кто-то, наблюдая за ним. Но кто? На второй день любопытный посетитель не появился. Все следующие дни Рождественский караулил, ждал, что услышит чье-то дыхание, вслушивался, но в палате было тихо. Ануш не задерживалась и говорила с ним, будто делала усилие над собой.
— Сегодня шторм на море? — спросил Рождественский.
— Да, товарищ капитан, очень сильный шторм.
— Бушует, — улыбнувшись, сказал Рождественский. — Неугомонная сила это море.
— Вы тоже неугомонный, — усмехнулась Ануш.
— А меня не обманывает доктор, что завтра?..
— Нет, не обманывает. Завтра они снимут повязку.
— Я немного волнуюсь, — признался Рождественский.
— Напрасно. Вам бы крепиться следовало.
— Завтрашний день для меня — это все!.. Завтра решится судьба моя. А как хочется, милая Ануш, видеть, видеть… Все видеть!
— Я вас понимаю, еще бы!..
— Мне хочется в общую палату, сестрица.
— Но вы просили оставить вас одного!
— Это прошло. Я хочу поближе к людям.
— Придется потерпеть. В общих палатах нет места. Есть у нас выздоравливающие, скоро их выпишут, тогда можно будет, переведем.
— Хорошо, я подожду. Быть может завтра… Ануш, но тогда и меня скоро выпишут?
— Нет, лечение будет продолжаться.
— А долго?
— Не знаю, но придется… полежать.
На пороге появилась девушка в полосатом больничном халате.
Ануш с упреком покачала головой, взглядом отсылая больную обратно. Но девушка продолжала стоять, прислонясь к косяку дверей. Она словно стремилась проникнуть взглядом сквозь марлевую повязку на больных глазах Рождественского. Ее очень обрадовало, что его губы вновь налились здоровой кровью, такие знакомые и подвижные… эти губы. Она сделала робкий шаг, чтобы подойти ближе, чтобы стать рядом с ним. решительным движением медсестра преградила ей дорогу.
— Все же волнуетесь? — продолжала Ануш, стараясь отвлечь настороженное внимание больного.
— Странно это слышать от вас, — воскликнул Рождественский. — Представьте — через год, может быть, немного позже, война окончится…
— Все может быть.
— Не «все может быть», а так должно быть, сестрица. И снова будет радость на этой родной земле, поля зазеленеют и зацветут сады… А если с моими глазами плохо…
— Напрасно вы говорите так, поверьте! — неожиданно прозвучал голос Лены.
Лена решилась. Она шла к нему, еле передвигая дрожавшие ноги. Медицинская сестра снова пыталась преградить ей дорогу.
— Извините, — умоляюще сказала Лена, обходя Ануш. — Ну, извините меня, пожалуйста. Я не могла совладать с собой…
— Лена! — чуть слышно произнес Рождественский, протягивая к ней руки. — Ты, Аленка?!
— Но мне же нагорит от врача! — растерянно проговорила Ануш. — Больному запрещено… Вы обещали молчать.