— Смена постов через каждый час, Петелин, — предупредил Симонов.
Лейтенант качнулся и поморщился, отмахиваясь от дыма, его тень заколыхалась по снежному покрову, по которому плясали отблески огня.
— Есть сменять посты через каждый час.
Симонов и Рождественский пошли дальше, приглядываясь к каждой группе у огонька.
— Ветерок усиливается, и притом попутный. Прямо сдует он нас завтра с горы к Горячему Ключу, Андрей Иванович, — шутливо заметил Рождественский.
— Мы люди, а не соринки, дорогой мой. Незачем нам катиться навстречу полной неизвестности… — сумрачно возразил Симонов.
— Так ведь все равно же пойдем!
— Пойдем. Но как?.. Вот это вопрос, — вздохнул он и продолжал: — Мне не нравятся фронтальные подступы к этому чертову Ключу. Низменность вся простреливается. Если предварительно не осмотреться хорошенько, — много положим людей, комиссар.
Небо к этому времени опустилось так низко, что казалось, будто от него осталась совсем узкая полоска, и та вот-вот сольется с черневшей стеной оголенного, таинственно шушукающегося леса, такого же темного, как и соседние горные хребты с провалами между ними. Все здесь выглядело до того мрачно, так тяжко над этим затерянным уголком земли обвисали плоские тучи, что невольно сжималось сердце.
— Мне, Саша, вот еще что здесь не нравится: в этих горах у нас будут ведь совершенно другие, чем под Моздоком, условия боя, — снова заговорил Симонов. — Даже самому трудно ориентироваться. А что ж говорить про солдата!.. Тут не просто пересеченная местность, но черт знает что!.. Все позапутано и позакручего разными кряжами да лабиринтами. Все надо изучать заново: и тактику противника, и свои собственные способы будущих боев. О какой уж тут, слушай, планомерности может идти речь… как не о самой приблизительной. Ну какую тут можно спланировать атаку? В особенности будет трудно в первые боевые дни… Здесь не вдруг поднимешься и гаркнешь во всю глотку: вперед! Куда там к черту — вперед? Может, противник только этого и дожидается, отсиживаясь за камнем. Ну и стеганет по людям из пулемета… А нам еще сколько шагать до Берлина! Каждого человека жалко, он близкий тебе, родной.
— Конечно, — согласился Рождественский. — Но, Андрей, разговоры о трудностях должны остаться только между нами.
— Ну это само собой, комиссар, — тепло сказал Симонов. — Мало прежнего опыта, надо новый накапливать.
Так они разговаривали и потихоньку обходили лагерь, пока не очутились на правом фланге расположения батальона. Вдруг Рождественский отдернул занесенную было ногу, с испугом отшатнулся.
— Вот черт!.. — проговорил он, глядя вниз на незаснеженную, почти отвесную стену обрыва. — Чуть-чуть не шагнул!..
Симонов тоже отступил — постоял, послушал немного доносившийся снизу шум горной реки, с сердцем сплюнул затем в пустоту черной пропасти и решительно повернул обратно.
— Нужно будет предупредить Метелева еще и об этой опасности, — кивнул он через плечо. — Зайдем к нему, а потом и спать пора. Нам, Саша, тоже следует привалиться где-нибудь, чтобы отдохнуть до рассвета. Потребуются завтра и физические силы, и ясный разум.
Магура и Лена кое-как поужинали, затем прижались друг к дружке и сразу обе уснули, сломленные усталостью. Ведь все на ногах — сначала от Сухуми и до Гагр, затем от Туапсе и до Джгубги, потом этот изнурительный переход от Черного моря…
Но другие еще топтались и грелись у костра, чинили одежду, переговаривались. Звучнее других раздавался насмешливый и в то же время добродушный голос Серова.
— Ты не вертись, говорю я тебе, — покрикивал он на Агеева. — И не скрипи, точно на того фрица, зубами на меня.
— Правду ж говорю — моченьки моей нету, — умолял Агеев краснофлотца, то и дело хватаясь рукой за те места на щеке, где Серов дотрагивался бритвой. — Дай ты мне свою железяку, я сам как-нибудь, Сенюшка!..
— Здорово живешь! — воскликнул Серов. — Как это можно передоверить выполнение боевого приказа? Да еще такому косматому дедку, как ты! Неужели ты такого дела уразуметь не можешь?
— Так возьми какой-нибудь булыжник, поточи ты ее, сделай милость, Семен!
— Затея напрасная, пробовал… Потерпи, я уже кончаю. Усы тебе какие, гусарские оставить, что ли? или как у нашего комбата, щеточкой изволишь носить? Ну говори, пока я не содрал до последнего волоска!
— А, пропасть их возьми — гусарские!.. да никаких мне не надо!
Вепрев слушал и мольбы солдат, и дружеский, хотя и насмешливый, голос Серова, слушая, гримасничал, точно тупая бритва причиняла боль не только Агееву, а ему самому. Иногда он даже жмурил глаза, видя, как страдает и морщится солдат. Не вытерпел, наконец, сказал: