Только она высказалась, неприятное чувство вдруг защемило сердце, и в особенности после того, когда встретила холодный взгляд Рождественского. Ожидала ведь совсем иного ответа.
— Бывает, — с еле скрытой иронией, как бы в раздумье заметил Рождественский, — копаясь в самом себе, в своих «наболевших» мыслях, как вы говорите, товарищ Кудрявцева, мы совершенно некстати находим такое, о чем не хотелось бы знать до поры до времени.
Лена инстинктивно отшатнулась, побледнела, сама не догадываясь об этом, потом покраснела, вздрагивая от обиды губами. Ей казалось, что в его замечании был явный намек на личные переживания ее, связанные с отношением к нему. Думалось, что этим он сказал все, что могло унизить ее. Молчала, собираясь с духом, чтобы возразить с достоинством, не прощая ему того, чего он даже не сказал, а хотел, быть может, сказать. Но этого сделать ей не удалось. Не могла она подобрать веских аргументов. Да и напряженное состояние не прошло еще. Она боялась, что в ней что-то оборвется, от чего, быть может, зависит главное в ее жизни. Другой же голос в душе у нее побуждал немедленно сказать какие-нибудь слова в защиту себя. Обидно становилось покорно признавать справедливость его слов. Но только и смогла спросить:
— Значит, сейчас думать не время, судя по вашему замечанию?
— Смотря о чем, — не раздумывая, ответил он менее сдержанно, чем прежде. И добавил тотчас, опять будто намекая Лене о чем-то: — Думать, конечно, нужно, но не время долго задумываться при теперешних условиях и обстоятельствах. Теперь больше действовать придется.
— Да ну уж, завели о чем! — осторожно вмешалась Магура, по-видимому из желания изменить тему разговора. Лицо ее в это время внезапно стало менее красивым, глаза потемнели, хотя и не сейчас, а еще раньше стали неясными. — Была охота о чем спорить? Все равно ни в чем вы не убедите друг друга!
Тон и холодное спокойствие, с которым Магура произнесла свои слова, словно за что-то выговаривая Рождественскому, вызвали у него чувство возмущения. Но он подавил в себе этот внутренний протест. Не реагируя на ее вопрос, сдержанно приказал:
— Вот по этой дорожке идите к переднему краю. Там вас встретит санитар Лопатин. Ему указано, где следует разместить ваш санпункт.
— А вы разве не с нами?
— Нет, не с вами. Мне еще нужно повидать наших хозвзводовцев. Надо поговорить насчет снабжения боеприпасами, продуктами питания.
И Кудрявцеву разозлило вмешательство Магуры. «Надо же было оборвать нашу короткую беседу, — размышляла она, шагая с ней рядом. — Впрочем, мне, в самом деле, все равно, к чему б привело наше рассуждение. Я ничего не ожидала от этого разговора с ним. Может, мне только и нужен был сам процесс беседы, чтобы на душе стало легче».
— Тамара Сергеевна, — неожиданно бодро произнесла Лена, — а Титыч-то наш завел разговор и сам испугался.
Умерив шаг, Магура сбоку пытливо поглядела на девушку. Лицо у Лены сияло в такой мягкой улыбке, что невозможно было не ответить ей так же, как отвечают заулыбавшемуся после сна ребенку.
— Из чего ты это заключила? — спросила Тамара Сергеевна, засмеявшись открыто, хотя и невесело.
— О, я знаю его, — убежденно продолжала Кудрявцева. — В степи, бывало, заспорим мы с ним, и вот вдруг почувствует, что он не прав. Ну тотчас и старается увильнуть как-нибудь… Не то, чтобы он уступал мне, но, по-видимому, ему неприятно чувствовать себя неправым.
«А может, он и прав, говоря, что думать надо, но нельзя долго задумываться? — вдруг возникла мысль у Лены. — Разве теперь время копаться в своей душе? Быть может, через час или позже пуля сразит — убьет или ранит? В бою нельзя уберечься от всякого случая, — в таком положении мы все здесь. А может, и не убьют и не ранят? Во всяком случае судьбу себе не закажешь, как однажды Коля Рычков сказал. Но лучше ни о чем не гадать. Все равно никакого ответа найдено не будет. Лучше думать о том, что жить будем еще, что врага обязательно побьем».
Дальше шли уже пригибаясь, пониже наклоняя головы. А воздушные волны точно сменяли одна другую, все умножались и перекатывались с берега на берег реки, гулом взрывов пробуждая сырую и мрачную низменность и затянутые дымкой тумана горы, окружавшие кольцом поле сражения.
Затем им пришлось ползти, пробираясь к одному из выступов, указанному санитаром Лопатиным. И хотя у Лены сжималось сердце от всего видимого, но прислушивалась она не столько к взрывам и стрельбе, сколько к исходящему из глубины души ее голосу, таинственно шептавшему о том, что все это знакомо ей, не один раз пережито уже во время войны. Только еще воды бурной реки шумят загадочно непривычно, угрожающе из-за нее на этот берег то и дело перелетают воющие мины. Порой кажется, что все на том берегу подчинено какой-то дикой и ненасытной злобе.