Вечер в большом зале закончился неожиданным приглашением знаменитого композитора и общественного деятеля, бывшего руководителя греческих ламбракидов в качестве почетного гостя на Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве. Никос Ставридис был взволнован и обрадован, не сразу нашелся что ответить миловидной, длиннокосой девушке, которая сделала официальное приглашение от имени подготовительного комитета фестиваля. Девушка, видимо, поняла состояние гостя и добавила:
— Мы надеемся, уважаемый маэстро, что наши новые друзья, которых мы здесь очень полюбили, — наследники боевых ламбракидов, — Костас и Мирто будут в числе посланцев греческой молодежи на Московском фестивале.
— Такое право надо завоевать, — тихо произнес отец и с надеждой посмотрел на своих детей, которые в Москве доказали свою духовную общность со старшими Ставридисами.
Быстро промчались дни, проведенные в Москве. Греческих друзей с нетерпением ждали в маленьком сибирском селе.
Автобус от железнодорожной станций долго добирался до таежного села. Хотя было жаркое время страды, но на околице села их уже ждали много людей, вышедших встречать гостей из Греции. Впереди стояла высокая женщина в темной одежде с караваем хлеба в руках. Никос еще из автобуса узнал жену Васи, рядом с Марией Федоровной стоял Кузьма. Над толпой алело длинное и узкое полотнище со словами приветствия: «Добро пожаловать, дорогие братья и сестры из героической Эллады!»
Как в Салониках, жена Васи припала к груди Никоса, прослезилась, а потом призналась:
— Ждали, ой как ждали, верили вашему обещанию, что приедете, а на сердце, однако, было неспокойно, волновались, что задержитесь в Москве, для нас времени не останется.
— Как же не показать мадонну самой мадонне? — ободряюще произнес Никос. — Мы еще в Афинах обещали советским товарищам, вашим землякам-сибирякам, что после Москвы поедем к старым друзьям. Вас и Кузьму узнал, а вот…
— Так это же Вася! Он у нас уже… Василий Кузьмич. Институт иностранных языков окончил в Москве и в село вернулся. Английскому языку в школе обучает и вашему тоже.
— И не только детвору, — продолжил Кузьма. — Многие взрослые тоже интересуются. Наш-то колхоз, однако, коллективный член Общества дружбы с Грецией. Вот и хотят ваш язык знать.
Васин внук стал совсем взрослым. Высокий, с красивым и мужественным лицом, он солидно басил.
— Ясас, синдрофе! — произнес он греческое приветствие, крепко пожимая руку Никоса.
— Здравствуй, товарищ! — по-русски ответил Никос.
И подумал, как счастлив был бы его друг Вася, Василий Кузьмич Иванов, если увидел бы свою истинно сибирскую мадонну, сына, очень похожего на отца, внука, который обучает односельчан языку народа, за свободу которого русский солдат отдал свою жизнь.
Никос смотрел на маленькое таежное село, на простых сибиряков, и все новые и новые мысли теснились в голове.
Кругом была жизнь — не такая уж, должно быть, и легкая после долгой и жестокой войны, но жизнь прекрасная — в труде, борьбе и счастье, достойная принесенных жертв. Прав, тысячу раз прав наследник его боевого русского друга, что смерть и лишения в борьбе с фашизмом были ради жизни на Земле, ради победы добра над злом.
Афины — Париж — София — Москва, 1983–1985 гг.
Ал. АВДЕЕНКО
СЛОВО ОБ ЭЛЛАДЕ
Перевернута последняя страница, и, я думаю, для читателя совершенно ясно: то, о чем он узнал, прочитав политический роман-хронику Николая Паниева, не вымысел автора. За каждым эпизодом книги, за каждым персонажем — реальные события, происходившие в Греции, реальность человеческих судеб представителей греческой культуры, связавшей свое творчество с интересами трудового народа, с борьбой за демократию, мир, взаимопонимание между народами.
В январе 1985 года я был в Греции, на земле древней и великой, где буквально каждый шаг — это приближение к истокам той античной культуры, без которой невозможно представить себе развитие всей последующей истории человечества. Какое бесчисленное количество сюжетов для искусства дала греческая мифология, какое неизгладимое влияние оказала эллинская культура, на все без исключения виды творчества.
Нет в России ни одного крупного художника, который в начале своего пути не впитал бы в себя дух и идеи эллинизма. И лицеист Пушкин, постигавший торжественный ритм гекзаметра, и зрелый писатель Толстой, изучавший древнегреческий, чтобы в подлиннике читать Гомера, — в самом подробном списке вы не сделаете прочерка.