— Нет, — уверял он себя, — в этой книге изложены правдивые факты. Просто люди их не знают. Папа, конечно, знал эти факты. Но он был занят работой, обеспечивал семью, он не хотел наживать себе врагов… и не хотел расстраивать маму. Не было смысла спорить с мамой, и отец любил ее такой, какая она есть. Не понимающая жизни, погруженная в свои книги и в музыку.
Он поднял руку, чтобы выключить торшер, и увидел на своем столе в вазе пышную красную розу. «Какая красивая… мама срезала ее к моему приезду, — подумал Том. — Она пошла в сад и срезала ее».
«…Нет, я не должен был так говорить за обедом. Это огорчило маму. Может быть, не надо было оставлять в своей комнате ни книги о Гитлере, ни даже фотографии Джима Джонсона». Эти вещи появились в его комнате, когда он начал спать с Робби. Тогда началась его взрослая жизнь. Он растянулся в кровати, расслабив каждый мускул своего тела, и вдруг ощутил сладкую боль в чреслах, представив рядом с собой гибкое тело прижавшейся к нему Робби.
«А Тимми, — подумал он, — наверное не узнает этой пронзительной сладкой боли, радости и печали земной любви».
За окном летняя ночь звенела стрекотом сверчков, как звенела тысячу лет назад. А на другой планете, вращающейся вокруг другого солнца, другие существа наполняют ночь своей музыкой. «Ученые говорят, что после гибели жизни на планете останутся одни насекомые. Тараканы? Пф-ф… сносно. Ну а сверчки вообще — симпатичные создания. Всю ночь они стрекочут под моим окном…». Он заснул.
Лаура сидела, задумавшись, на неосвещенной террасе, пока не послышался шум колес подъезжавшей к дому машины. Заперев машину в гараже, Бэд прошел на террасу по росистой лужайке.
— Эй, почему ты здесь?
— Ничего, просто не хочется спать.
— Сидишь одна. Что случилось?
— Право же, ничего.
— Я тебя знаю. Чувствую, если что-то с тобою не так.
Так оно и было, но не пускаться же ночью в объяснения. Да Лаура и не хотела посвящать в свои настроения Бэда. И потом — она устала… Ах, как она устала…
— Как прошло твое собрание? — спросила она Бэда, не отвечая на его вопрос.
— Превосходно. Хотя слишком затянулось для воскресной ночи. Что поделаешь, люди любят сами себя послушать. — Он поцеловал ее. — Да у тебя новые духи. Как они называются?
— «Белые плечи».
— О, твои белые плечи… И белая грудь… И все остальное… А знаешь, я проголодался. Сделай мне сэндвич.
Кухня, как и весь дом, была предназначена для большой семьи. Фарфоровая посуда в буфете — тонкий китайский фарфор, сияющие медные кастрюли на полках до самого потолка, две плиты — электрическая и редко используемая, но начищенная до блеска, старинная, отапливаемая углем. Аккуратная связка дров, приготовленная в углу для растопки камина в зимние вечера. Кружевная паутина вьющихся растений на окне.
— Люблю наш дом, — сказал Бэд. «Мой дом — моя крепость». Да, и каждый должен защищать эту крепость, не щадя своих сил. Это я понимаю.
— К счастью, у нас в Америке нет враждебных сил, против которых надо оборонять свой дом.
— Напрасно ты так уверена. Старый уклад под угрозой. Его ненавидят евреи, негры, люмпены. О католиках я этого не скажу, я знаю среди них порядочных людей, но для них на первом месте преданность Папе. Не Америке.
— Не хочешь ли кусочек кекса? Я испекла два, один тетушкам в дорогу.
— Спасибо, не стоит мне есть сдобу, я уже выпил сегодня пару пива. Лишний вес — реальная угроза для меня. — Он откинулся на спинку стула и откусил кусок сэндвича. — Один приятель рассказал мне, что на улице Фейрвью поселилась пара черных. Купили дом Блейров. Хорошенькое дело!
— Да, мне сказала Лу Фостер.
— Такой прекрасный район и вдруг вселяются эти вшивые подонки.
— Они имели право купить этот дом, — возразила Лаура.
— Закон можно обойти. Повысить цены так, чтобы они купить не смогли.
Пальцы Лауры сжали ручку кофейной чашки, но она возразила спокойно:
— А, может быть, они славные люди…
— Ну, может быть… Но, черт возьми, Лаура, будь же реалисткой!
— Я именно реалистка в этом вопросе.
— Но я рад, что не буду иметь с ними дела. Они все-таки не совсем рядом с нами поселились. Вот Ордвеи сумеют облить их холодом.
— Ордвеи? — Это были владельцы соседнего с домом Блейров дома. — Ну, и как они, по-твоему, будут себя вести?
— Ну, будут их игнорировать, — пожал плечами Бэд. — Глядеть сквозь них, словно они прозрачные.
Да, Грэйс Ордвей сумеет так себя вести. Выражение лица у этой дамы всегда было такое кислое, как будто она сосала лимон. А у мужа всегда было злое и чем-то недовольное выражение лица. Такая пара может напугать черных соседей.
Как-будто уловив ее страх, Бэд заметил:
— А знаешь ли, мне кажется, что на этой улице в скором времени случатся беспорядки.
— Что ты имеешь в виду?
— Кто знает? Но, конечно, многим людям это вселение черных совсем не по душе.
В душе Лауры закипала ярость.
— Да — таким людям, как ты, — сказала она, четко выговаривая слова. — Как ты, и, к сожалению, как Том, тоже.
— Том? — удивленно вскинул брови Бэд. — В чем ты нас — меня и его — можешь обвинить?
— Не в поступках, нет. Но ваши слова подстрекают тех, кто совершает поступки. Ваши идеи, ваши речи вдохновляют их, и в сущности вы так же виноваты, как и они.
— Я не виноват, что ты такая сердобольная, Лаура. Наверное, готова помочь любому ленивому негру, который клянчит милостыню, или еврею с подписным листом на сооружение Стены плача.
Она сжала руки, чтобы заставить его замолчать:
— Лучше иметь слишком мягкое сердце, чем ледяное, или чем вовсе не иметь сердца.
Бэд улыбнулся своей ослепительной улыбкой, — он не любил вести споров. Но Лаура не желала остановиться:
— Я не могу сладить с тобой! Я не виню тебя — у тебя было суровое детство. Но я не позволю тебе сеять зло, семена которого растут в душе Тома. Он становится холодным, жестоким. А потом это коснется Тимми.
— Говори потише, не то разбудишь тетушек!
— Говорить с тобой — все равно, что биться головой о каменную стену. Будь ты проклят, Бэд!
— Да полно тебе, Лаура, вечно ты все преувеличиваешь! Это твой недостаток, хотя других у тебя нет. Том — образцовый сын. Если он наберется ложных идей, то это временное и мы с этим справимся. Мы с тобой — разумные люди, и не дадим злу проникнуть в наш дом. Идем же в кровать. Я устал.
— Иди, а я — нет.
— Не устала или не хочешь в кровать?
— То и другое.
— Ну, идем же в кровать, ты от меня получишь кое-что приятное.
— «Приятное», — повторила она. — Ты мне омерзителен.
Он рассмеялся и потрепал ей пальцем волосы.
— Ну, как хочешь. Я иду спать. Завтра мы все это переживем, и я не буду тебе омерзителен.
Она ждала в кресле, пока он заснет, — обнаженный и мужественный под одеялом. Потом она легла на краешек широкой супружеской кровати и бодрствовала почти до утра, думая о том же — что она все могла простить Бэду, пока не поняла, что тень зла ложится на Тома. — Том. — Это была последняя мысль, перед тем, как она задремала.
ГЛАВА 4
Пару дней спустя взволнованная Бетти Ли обратилась к Лауре:
— Вы знаете этот красивый кирпичный дом на улице Фейрвью, ну, с металлической оградой кругом?
— Да, это дом Блейров. Они дружили с моим дедушкой и бабушкой, то есть, их дедушка дружил.
— Так они дом продали.
— Да, я слышала, — отозвалась Лаура.
— Но вы не знаете, кто его купил!
Блеск оживления в глазах Бетти Ли почему-то был неприятен Лауре, напомнив по непонятной ассоциации ужасное позавчерашнее утро, предвестие беды, высказанное Лу Фостер, и вчерашний разговор с Бэдом.