298 Дополнения Но милый блеск победы новой Души иройской не растлил; Не столь священ венец лавровый, Сколь масличный ей тамо был; Счастливая рука железа Блистала, - но не тьмила сердца. Стремился ль в рыцарской отваге С восточных к западным странам, К полям сарматским, к шумной Праге? Он стал ногой бесстрашной там, Где адова рука ужасно Махала вкруг его во мраке. Воздвиг ли тамо Марс перуны Сокрыто из крамольных стен, Отколе наш сей витязь юный Ударом первым был сражен? - Но что? - одной стопой в могиле, Другой остался в мире к благам. Средь бранных туч и в мирной сени Он славы истинной искал. Он многих - всех был добрый Гений; Таким же и за гробом стал; Не в суетных мечтах был нежен, Но в пользах ближнего священных. Таков был Зубов - муж бессмертный, Сей друг других, сей братии брат, Сей сын отечества усердный, Сей дух хранитель солнца чад1. Его наследье - светла вечность; Но грех - не лить нам слез надгробных. Музы и все дети Аполлона.
Дополнения 299 Так; - грех не лить нам слез надгробных, Но грех - не отереть и слез; Его гробница - пристань скорбных. Ах! утрення звезда с небес Его заутра не возбудит... Но вместо оной - вечно солнце... 263. ПЕСНЬ ЭПИТАЛАМИЧЕСКАЯ НА БРАК ВЫСОЧАЙШИХ ЛИЦ Never from thes hour to part, well live and love so true. Oliver Goldsmith С сего часа мы будем вечно Друг с другом жить, любить сердечно. Оливер Голдсмит Не в эфирные чертоги Пылкий Гений мой парит, Где ликуют в славе боги, Где Зевес им пир творит; Где рукой бело-румяной Миловидный Троев сын Им подносит нектар рдяной, Как велит небесный чин; Или где с душей прелестной Юный бог любви и нег, Утвердя союз чудесной, Дышет вечностью утех; Где сердца небесны рдеют, - Пьют кипящую любовь, Бьются, бьются, - млеют, млеют И струят эфирну кровь.
300 Дополнения Нет, - Олимп теперь склоненный Блещет средь Петровых стен, Здесь повеял рай блаженный, Здесь мой Гений восхищен... Здесь в величестве сияет Светлый сонм богов земных; Карл Марии покоряет Нежно сердце в сонме их. Вдруг с огнем летит в чертоги Златовласый Именей. Все сретают гостя боги С умиленною душей. «Боги и богини мира! Разверзайте вы свой дух! Снова два луча с эфира В светлый ваш вливаю круг... Се любви Чета высока Во чреду богов течет! - Слава дивной силе рока! - Величайтесь! - он их шлет». Рек он; вдруг из стран перуны С торжеством блеснув звучат; С ними слышны лирны струны, С ними и сердца гласят. Се величественны лицы Зрят священну цепь меж них, Зрят связуемы десницы И величат участь их! Так как там, - где горни лицы На Олимпе пир дают, Лиевы две юны птицы Огнь любви у трона пьют;
Дополнения 301 Там с улыбкой нежной боги Двоицу пернату зрят, Зрят лобзанья их, восторги И бессмертьем их дарят. Ты, - что царства поглощаешь, - Хрон, - седое божество, Что всечасно устрашаешь Трепетное естество! Прочь отсель с железом мрачным! Прочь! - иль косу притупи, Или пламенником брачным, Если можно, растопи! 264. УСПОКОЕНИЕ РОССИЙСКОГО МАРОНА Как тихо день его, - как скромно К вечерней клонится стране, А лира солнцева - как томно Поникши млеет в тишине? - Алански музы! - воздохните! Но сей остаток века поздной, Тогда - как вечность предстоит, Блестя сквозь сумрак, стражей грозной, Еще денницы луч вторит; Мир Божий веет в запад жизни. Заря вечерня потухает; Но свет пурпуровый ея, Как утренний еще играет; И пламенна его струя, Как луч сквозь мглу восточный, льется.
302 Дополнения Сей сумрак тихий, но унылый Вдыхает мне тоску и страх, Что скоро свет сей прейдет милый; Но в Амфитритиных лесах 20 Еще я слышу соловья. Таков при старости маститой Российской наш Марон прямой, Блестящий, нежной, сановитой; Каков же был он дней весной? Каков в полудни лет своих? О россы\ был ли столь счастливый С Петровых славных дней меж вас Парнасский витязь терпеливый1, Как сей, - возникший на Парнас, 30 Сей бард, - сей Гений солнце-родный, Так, - многие певцы умеют Блистать в полуночной стране; И все их песни пламенеют; Но крылатеют ли оне К престолу небеси - толь живо? Когда он трогал струны лирны И петь мир нравственный желал; Какая мудрость! - свет эфирный Игру его одушевлял? 40 Как дух его поет! - что внемлет? 1 Подлинно между дарами поэта считается потребным великая терпеливость, или так называемая у римлян longanimitas, чтоб сочинять долгое время и со всею исправностию важные эпопеи. Таков и наш российский Марон. Всякое же лирическое творение по надлежащему есть плод вспыльчивого и непродолжительного восторга, хотя и он сам по себе драгоценен.
Дополнения 303 ММ. Херасков
304 Дополнения Когда он брал трубу священну Петь небо благодати нам, Склонившесь древле к Борисфену, Или российской славы храм, Воззванный из развалин слезных, Какое вышне вдохновенье Гремящий глас его живит? Какое мужество и бденье Толь важны жертвы пламенит 50 Владимиру и Иоанну ! Гул пения сквозь мрак, туманы С брегов Москвы сперва летел, Проник до Рейна и Секваны, Над их струями восшумел И там очаровал сердца. Там Гений и его Помпилий С Эгерией творцов в суде Сияние красот открыли, Подобно Северной звезде, 60 Гораздо ране Флориана1. 1 За несколько лет перед сим французский Меркурий, рецензируя Флорианова Нуму, приводит российского сочинителя также Нумы\ не зная, по-видимому, ни имени, ни дарований сего последнего, а судя о нем только по немецкому переводу, хотя с некоторою сбивчивостью, говорит к чести его так: «В Германии выдана в свет одна эпическая поэма, как перевод с российского языка, под таким же заглавием, как и у г. Флориана, Нума Помпилий. Немецкий, либо иперборейский сочинитель, не имея навыка к таким изворотам, к каковым сродны некоторые из наших одноземных писателей, взял себе за правило следовать во всех отношениях характеру своего героя, занятому из беспристрастного Плутарха. Жаль, что г. Флориан не ведал сего источника; он мог бы почерпнуть из него многие идеи и присвоить их к изящному своему перу.
Дополнения 305 Сим он пленил и дебрь и камень; Он многим бардам в грудь вложил Небесный песнопенья пламень; Он многих в мраке пробудил, О лестный жребий! - и меня... Я долго в юности безвестной Еще во тьме себя не знал; Мой спящий Гений в сфере тесной Едва ль когда б из ней восстал; 70 Он век лежал бы в прахе скрытый. Я слышу лиры звук могущий, Дотоль непостижимый мне; Я слышу глас, меня зовущий К яснеющей вдали стране; Тут дух мой реет из под крова... Тогда Марон сей мне явился Аланских песней божеством; Никто, - лишь он с улыбкой тщился Мне указать небесный холм; 80 Он сгиб души моей раскрыл. Конечно, не легко переложить на наш язык главные черты сей иностранной поэмы, где Нума описывается восходящим в Капитолию и упраздняющим целеров; но г. Флориан умел бы извлечь некоторые места о весталках, равно как и о нимфе Эгерии. Сверх того, что сие последнее отношение имеет не простые и необыкновенные места нравственности, видна еще там отважность, возвышенность и глубокомыслие; там действующее лице говорит о Религии, как друг истины, а о Политике, как друг свободы. - Г. Флориан без сумнения принял бы себе в пример сие чужеземное произведение и переселил бы красоты оного во втором или - если б для сего недоставало времени - в третьем издании своего Нумы».
306 Дополнения Так, - я сперва ему обязан, Коль мой соотчич внемлет мне; И чести знак мне им показан, Коль не стыдит чело мое Священных ветвей от дубравы. Где ж он? где бард сереброчелый, Где сладкогласный Феба жрец, Что пел весною Филомелой, В полудни жизни, как мудрец, А в вечер гласом лебединым! Где он? - не там ли, в сени мирной, Где Аполлон вечерний спит? - Он там; и прежний голос лирный В последний раз уже звучит; Но он и в сумрак дней пленяет. Так лебедь бела воспевает, Как смертный час свой ощутит, Крыле сребристы опускает, В последни на Меандр глядит, Гнет выю, - млеет, - издыхает. И он - пел кротко, но сердечно И дань душевную исторг; Потом уснет, - как лебедь, вечно; О Феб мой! - приими весь долг, - Что я имею, - песнь и слезы...