474 ВЛ. Коровин Тредиаковским, не говоря уже о пристрастии к «ночам», «теням» и «темным» по смыслу выражениям. Примерно в одно время с сатирой Батюшков сочинил и эпиграмму на Боброва, где впервые прозвучало прозвище «Бибрис». Она появилась в «Цветнике» за 1809 г. (Ч. 3. № 9. С. 372): Как трудно Бибрусу со славою ужиться! Он пьет, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться! Через год, уже после смерти Боброва, Батюшков перепечатает эту эпиграмму в «Вестнике Европы» среди других своих мелких стихотворений (1810. Т. 51. № 10. С. 127) и сочинит еще одну, оставшуюся в свое время неопубликованной: Я вижу тень Боброва! Она передо мной, Нагая, без покрова, С заразой и чумой Сугубым вздором дышет И на скрижалях пишет Бессмертные стихи, Которые в мехи Бог ветров собирает И в воздух выпускает На гибель для певцов; Им дышет граф Хвостов, Шихматов оным дышет И друг твой, если пишет Без мыслей кучу слов88. Здесь пародируются стихи покойного Боброва с устрашающими явлениями «теней». Его образу придан инфернальный характер. Показательно, что «бессмертные стихи» Боброва - «сугубый вздор», вздор в высшей степени, а сочинения Хвостова, Ширинского-Шихматова и неудачи самого Батюшкова - лишь его частные проявления. Для Батюшкова Бобров, может быть, самое одиозное явление в современ- 88 Там же. Т. 2. С. 132.
Поэзия С.С. Боброва 475 ной поэзии, к тому же не лишенное некоторой выразительности, и потому он столь настойчиво к нему возвращается. «Антибобровские» выступления юного князя П.А. Вяземского, в отличие от батюшковских, были продиктованы интересами защищаемой им литературной «партии», а не принципиальными соображениями. В оставшихся неопубликованными в свое время «Запросах господину Василию Жуковскому от современников и потомков» (1810) Вяземский выговаривал ему за перепечатанный в «Собрании русских стихотворений» единственный опус Боброва: «По какому непонятному капризу не хотели вы нам показать лучшего нашего перевода из Горация, то есть оды к Венере Востоко- ва, а напечатали уродливейший, то есть Боброва "О ты, Бландузский ключ кипящий"?»89. Замечательно, что здесь Бобров противопоставлен Востокову, может быть, самому близкому из современных ему поэтов, в целом карамзинистами не слишком одобряемому. По отношению к Востокову Вяземский демонстрирует относительную широту и самостоятельность своих воззрений, а по отношению к Боброву, уже заклейменному Батюшковым, выступает как представитель определенной литературной группировки. Противников не смягчила даже смерть Боброва. В «Вестнике Европы», редактором которого тогда был Жуковский, вышел некролог, а сразу вслед за ним были напечатаны три эпиграммы Вяземского: «Объявление» («Разыгрывать на днях новейшу драму станут...»), «Быль в преисподней» и «К портрету Бибриса»90. Две из них прямо посвящены Боброву: Быль в преисподней «Кто там стучится в дверь? - Воскликнул Сатана. - Мне недосуг теперь!» - «Се я, певец ночей, шахматно-пегий гений, Бибрис! Меня занес к вам в полночь ветр осенний, 89 Вяземский П.Л. Поли. собр. соч. СПб., 1878. Т. 1. С. 1. 90 Вестник Европы. 1810. Т. 51. № 11. С. 247-248.
476 В Л. Коровин Погреться дайте мне, слезит дождь в уши мне!» - «Что врешь ты за сумбур? Кто ты? Тебя не знают!» - «Ага! Здесь, видно, так, как и на той стране, - Покойник говорит, - меня не понимают». К портрету Бибриса Нет спора, что Бибрис богов языком пел; Из смертных бо никто его не разумел. Адресат эпиграмм устанавливался безошибочно. М.И.Невзоров, например, специально заметил: «Исковерканное имя, название Певца Ночей (...) тотчас заставили меня думать, что эти две эпиграммы написаны на счет г. Боброва. Не я один, а и другие читавшие их то же думают; а г. Сочинитель может быть и радуется, что угадывают, на кого он целит»91. «Быль в преисподней» - вольное переложение шестистишия Вольтера «Qui frappelà? - dit Lucifer...». Вторая эпиграмма - оригинальная. Она явилась програмным выступлением, приобрела широкую известность и впоследствии пере- печатывалась под заглавием «К портрету выспреннего поэта»92. Однако в этих эпиграммах Вяземский в большей мере опирался не на сами сочинения Боброва, а на «критику»: прозвище «Бибрис» первым применил к Боброву Батюшков почти за год до Вяземского; эпитет «шахматно-пегий» позаимствован из статьи И.Т. Александровского, где он отмечен как неудачный (в «Херсониде» в описании «аспида» сложного прилагательного нет: «И выставляет пестру спину / И шахматное пего чрево»); глагол «слезит» уже был найден 91 Невзоров 1810. С. 63-64. 92 См.: Вяземский П.А. Стихотворения. Изд. 3-е. Л., 1986. С. 55 и 442. Ср. употребление слова «выспренний» у Карамзина, который на вопрос Гердера, кого он предпочитает из немецких поэтов, прореагировал так: «Клопштока, отвечал я, запинаясь, почитаю самым выспренним» (Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. С. 72).
Поэзия С.С. Боброва All и употреблен Батюшковым как характерный для Боброва; «языком богов» называл поэзию Боброва Мартынов; слова «сумбур», «сумбуротворец», «певец ночей» к 1810 г. стали общим местом в отзывах о Боброве (Жихарев, Батюшков), а «гений» и «полночь» - излюбленные им слова, имеющиеся в заглавии его собрания сочинений и также уже использованные Батюшковым в «Видении на брегах Леты». Вяземский явился глашатаем общего мнения карамзинистов. Он целиком опирается на предшествующих критиков Боброва, главным образом - на Батюшкова. Может быть, не был так уж несправедлив Невзоров, когда раздраженно писал: «Г. Сочинитель сих эпиграмм истощает остроту своего разума на счет покойника, которого он видно не знал ни лично, ни сочинений его порядочно не читал; ибо, читавши все сочинения г. Боброва с некоторым только вниманием и имевши только общий смысл, невозможно об нем так отзываться»93. Жуковский прислал номер «Друга юношества» со статьей Невзорова Вяземскому94, и тот, задетый, как можно догадываться, упреком в неосновательности, тогда же пишет «Письмо к издателю о поэте Боброве»95. «Издатель» - это, видимо, Невзоров, который считал, что оправдать поэта должны его сочинения, и после краткой похвальной преамбулы поместил подборку стихотворений из «Рассвета полночи». Так же поступает и Вяземский. У него «несколько литераторов, которые проводили весь вечер в чтении, в пении и в разных забавах», узнают о смерти Боброва и решают немедленно пить «за его славу» и читать поочередно лучшие, по мнению каждого, из «стихов, взятых из песнопений полночного Пиндара». Далее с минимальным шутливым комментарием 93 Невзоров 1810. С. 64-65. 94 Жуковский - Вяземскому, 3 июля 1810: «Обнимаю тебя дружески, а чтобы повеселить твою душу, посылаю тебе № "Друга юношества", в котором ругают тебя нещадно и меня тут же за эпиграммы на Боброва» («Арзамас». Сборник / Под общ. ред. В.Э. Вацуро и А.Л. Осповата. М., 1994. Кн. 1. С. 157). 95 См.: Там же. Кн. 1. С. 153-156.
478 В Л. Коровин приводятся два отрывка и одно стихотворение целиком из третьей части «Рассвета полночи», а также отрывок из «Вечернего созерцания гробницы Екатерины II», заимствованный из статьи Мартынова, где он был уже процитирован (видимо, под рукой у Вяземского оказались только третья часть «Рассвета полночи», заглавие которой приводится в начале «Письма...», и номер «Северного вестника»). Таким образом, утверждение Невзорова, что, «читавши все сочинения г. Боброва, невозможно об нем так отзываться», оказывается перевернутым: именно «читавши» невозможно к нему отнестись всерьез. Его сочинения говорят сами, и не в оправдание их автора, как полагает Невзоров, а в осуждение. Эпиграммы Вяземского стали апогеем «антибобров- ской» кампании карамзинистов, совпавшей с последними годами жизни «певца ночей». Они поставили точку в его несчастливой литературной судьбе. В кратком описании она выглядит следующим образом. Первые стихи Боброва, появившиеся в пору общего увлечения Юнгом, доставили поэту известность и благосклонность публики, имевшие свою оборотную сторону: о нем продолжали судить по его ранним стихам в то время, когда вкусы публики уже изменились, причем одно такое суждение исходило из самого авторитетного в перспективе литературной жизни источника - от Карамзина. Десять лет, проведенные вдали от столиц, явились роковым обстоятельством для репутации Боброва и обусловили его положение на периферии литературного процесса. Его создававшаяся в 1790-е годы впечатляющая по новизне и разнообразию тем и жанров лирика, равно как и новаторская «Таврида», в столицах была практически неизвестна. «Рассвет полночи» появился в дни полемики между карамзинистами и «архаистами» и был интерпретирован в ее контексте. Смерть Боброва сопровождалась эпиграммами младших карамзинистов, которым предстояло одержать видимую победу в литературной борьбе и повлиять на мнение нелюбопытных потомков. С коротким периодом его славы - от выхода первой части «Рассвета полночи» в на-