— Что я должен говорить? Я не верю ни одному его слову. Если Джордж хотел сделать доброе дело, спасти меня — почему бы ему просто не заплатить, не говоря ни слова Беллами? Почему вы не хотите мне верить, отец? Говорю вам — вы превращаете меня в негодяя. Я все больше запутываюсь в сети чужой лжи — и рано или поздно мне самому придется лгать, чтобы спастись от разорения. Я ведь знаю, в чем причина его подлости — он хочет, чтобы вы лишили меня наследства, лишили того, что принадлежит мне по праву. Он знает ваши слабости…
— Мои слабости?! Сэр, вы сказали — мои слабости?! — загремел отец Филипа, яростно ударив тростью с золотым набалдашником о камень. — Что вы имеете в виду?!
— Тише, дядя! Он ничего не имел в виду… — вмешался Джордж.
— Ах «ничего»?! В таком случае, это «ничего» может дорого ему обойтись! Послушай-ка меня, Филип Каресфут! Я прекрасно знаю, что наша семья славится своими пороками в той же мере, что и достоинствами — однако последние двести пятьдесят лет мы были джентльменами… Ты — не джентльмен. Мы не были ворами — ты стал вором. Мы не боялись говорить правду — ты побоялся, зато не погнушался назвать лжецом своего брата, который стоит двоих таких, как ты! Теперь послушай! Каким бы властным самодуром я ни стал к старости, я все еще способен уважать человека, даже если он мне неприятен, даже если я ненавижу его. Но я презираю того, кто меня обманывает, и я презираю тебя, мой дорогой сын Филип. Говорю тебе — и прошу тебя накрепко это запомнить: если когда-нибудь я обнаружу, что ты снова обманул меня, то клянусь Небесами, я лишу тебя наследства в пользу… о… о…
Тут старик обессиленно привалился к стене, прижав руку к груди — на побелевшем лице выступили крупные капли пота.
Оба юноши кинулись к нему, но он взял себя в руки быстрее, чем они приблизились.
— Ничего, — сказал он своим обычным спокойным голосом. — Просто легкое недомогание. Желаю вам обоим доброго утра и прошу запомнить мои слова.
Когда он ушел, Джордж подошел к Филипу и осторожно коснулся его руки.
— Почему ты вечно ссоришься со мной, Филип? Ведь это всегда заканчивается одинаково, ты только вредишь самому себе.
Единственным ответом Филипа было то, что он резко стряхнул руку кузена и стремительно ушел через сад к озеру. Джордж проводил его долгим взглядом, улыбаясь странной улыбкой, которая казалась еще неприятнее на опухшем и изуродованном лице…
Глава II
Трудно представить какое-либо исследование, которое оказалось бы более увлекательным само по себе или более поучительным, чем изучение характеров и нравов отдельных семей на протяжении ряда поколений. Впрочем, предмет этот по своей природе малодоступен, ибо зачастую нам мало известно даже о наших непосредственных предках в одном-двух коленах. Иногда, взглянув на потрескавшиеся холсты, многие из которых не могут похвастаться даже запечатленным на них именем, мы понимаем, что это единственные свидетельства, оставшиеся нам на память — что уж говорить о сведениях из реальной жизни, о радостях и горестях, грехах и добродетелях, присущих оригиналам этих старых портретов, и мы едва ли сможем рассказать о тех, кто жил шесть поколений назад, маленькому мальчику, прильнувшему к нашему плечу, или дочери, стоящей рядом — но вдруг узнаем в них те самые, давние черты…
Таким же образом, отчасти благодаря традициям, отчасти при помощи иных способов, мы вдруг обнаруживаем в себе или наших детях развитие черт, которые отличали наш род на протяжении многих веков.
Если местная традиция и записи в домовых книгах заслуживают доверия, то совершенно не подлежит сомнению, что Каресфуты из Братемского аббатства ухитрились передавать свой неповторимый характер от отца к сыну, не обращая внимания на влияние чужой крови со стороны матери…
В истории семьи Каресфут не было ничего примечательного. Они с незапамятных времен были йоменами в Братеме — возможно, с тех самых пор, как эта деревня вообще стала географическим фактом, — однако именно с роспуском монастырей впервые приобрели некоторое влияние в графстве.
Аббатство Братем, разделившее общую судьбу католических монастырей, было подарено Генрихом VIII одному из его придворных, сэру Чарльзу Варри. Первые два года новый владелец вообще не появлялся в своих владениях, однако, наконец, приехал и направился прямиком к дому фермера Каресфута, поскольку дом выглядел наиболее респектабельным. Сэр Чарльз попросил Каресфута показать ему аббатство и земли, ему принадлежащие.