— Ради всего святого, о чем вы говорите, Мария?! Что случилось с миссис Грегсон? — (таково было настоящее имя Грампс).
— Что ж, как вы помните, один из моих опекунов, вернее сказать — жена одного из моих опекунов назначила ее моей компаньонкой, но мой другой опекун хотел назначить кого-то другого. И вот через восемнадцать месяцев он отправился в суд и заявил, что Грампс «не является подходящей особой». Ну, то есть Грампс — неподходящая особа, понимаете? Она чуть в обморок не упала, когда услышала, и поклялась, что если переживет это все, то и на милю ко мне не подойдет — и к любой другой воспитаннице тоже, даже если та будет из приюта. Я сказала, что ей надо быть поосторожнее, иначе ее обвинят в «неуместном презрении», это ее еще больше перепугало, она едва разговаривала, пока не уехала вчера вечером. Бедная Грампс! Думаю, сейчас она сидит на хлебе и воде… впрочем, если будет вести себя с вице-канцлером хоть вполовину так же неприятно, как со мной, то не думаю, что они задержат ее надолго. Она изведет судей, тюремщиков и тюремные стены, она выест им мозг из костей, и тогда они ее выпустят. Ах! Звонят к ланчу, а ни одна тля еще не убита! Ну, неважно, убью их завтра. Страдания Грампс в застенках стали бы невыносимы, знай она, что мы собираемся на ланч вдвоем. Ну же, Филип, пойдемте скорее, иначе котлеты остынут, а я ненавижу холодные котлеты!
С этими словами мисс Ли поспешила к дому, а смеющийся Филип последовал за ней — теперь он снова выглядел весьма привлекательно.
Марию Ли вряд ли можно было назвать красавицей для ее возраста — а было ей 18 лет — но она являла собой прекрасный образец английской девушки, живущей в деревне: свежая, как роза, звонкая, как колокольчик, наделенная живым умом и доброжелательная ко всему миру. По сути дела, она была типичной и яркой представительницей того класса англичанок, который и делает английский средний класс тем, что он есть: одним из самых достойных и здравомыслящих в мире. Филип, следуя за Марией, думал о том, что она очаровательна. Кроме того — поскольку он принадлежал к роду проницательных Каресфутов — думал он и о том, что Мария Ли должна унаследовать доход полторы тысячи в год, что совершенно не умаляло ее прелести.
Котлеты были превосходны, Мария съела три штуки и все время мило шутила насчет покинувшей их Грампс; любой, не знакомый с обстоятельствами, слушатель решил бы, что эта достойная дама вполне заслуживает вызова в суд. Филип был не так безоблачно весел — его угнетали воспоминания о случившемся утром и опасения по поводу грядущего…
— В чем дело, Филип? — спросила девушка, когда они встали из-за стола и устроились в тени деревьев на газоне. — Я же вижу, что-то произошло. Расскажите мне все, Филип!
И он, разумеется, рассказал ей все, не скрывая ни своей сердечной боли, ни своих злых поступков. Когда он закончил, Мария некоторое время молчала и размышляла, задумчиво постукивая маленькой ножкой по упругому газону.
— Филип! — наконец, сказала она совершенно другим тоном. — Мне кажется, с вами обходятся не слишком хорошо. Я не думаю, что ваш кузен относится к вам доброжелательно — но также не думаю, что вы повели себя достойно. Мне не нравится эта история с десятью фунтами, и я думаю, вам не стоило трогать Джорджа — ведь он гораздо слабее вас. Пожалуйста, постарайтесь брать пример со своего отца и делать так, как он говорит — о, я не удивлюсь, если вы его побаиваетесь — верните его расположение, а если у вас снова будут какие-то неприятности, то приходите и расскажите мне обо всем до того, как совершите какую-нибудь глупость. По словам Грампс, я довольно глупа — но две головы все же лучше, чем одна.
Карие глаза Филипа налились слезами, пока он слушал девушку — однако он справился с ними и произнес:
— Вы очень добры ко мне… вы единственный мой друг. Иногда мне кажется, что вы — ангел.
— Чепуха, Филип! Если бы вас услышали, вы бы отправились вслед за Грампс. Не хочу больше слышать ничего подобного!
Она говорила довольно резко — однако почему-то при этом вовсе не выглядела недовольной.
— Мне надо идти! — вздохнул он через некоторое время. — Я обещал отцу вместе с ним осмотреть новые постройки на ферме Рейнольда. Через двадцать минут я должен быть дома.
Они поднялись и вошли в дом через большое французское окно, выходящее прямо на лужайку, где они сидели.
В столовой Филип повернулся и после недолгого колебания выпалил:
— Мария, не сердитесь на меня, но… Можно вас поцеловать?
Мария Ли вспыхнула, как маков цвет.