От назойливых мыслей девушку отвлек звонок мобильника. Звонили Малиновские-старшие, напомнили, что на вечер запланирован визит к Лутакам. Женечка не стала притворяться, что ей жаль пропускать вечеринку, просто соврала, что еще в институте, вернется не скоро, и даже не просила извиниться за свое отсутствие. На это Борис Васильевич заявил, что Евгения своим поведением позорит фамилию, добавил в адрес дочери еще несколько красочных выражений, позаимствованных из Большого Загиба Петра Великого, и резко отключился. Эмоциональный порыв Еньки был настолько сильным, что она, ни на секунду не задумавшись, рванула в сторону стоянки такси:
— В районный ЗАГС, пожалуйста…
Тишина и холодность официального учреждения не способствовали спокойствию Женечки, она разнервничалась и еще сильнее себя накрутила. Обида разрослась до вселенского масштаба, перекрыв своими объемами способность мыслить, а посему, в эту минуту никто не смог бы отговорить девчонку от задуманного. Она нашла бланк и написала заявление о смене фамилии. Немного подумала, смяла исписанный лист, схватила новый и заодно внесла изменения в графы «имя» и «отчество». Просто так, на всякий случай, чтобы уже ничем не позорить и не компрометировать Бориса Васильевича Малиновского и его родственников. С выбором новой фамилии она заморачиваться не стала — списала с образца, висевшего на стенде. Отчество она списала оттуда же, а вот имя придумала сама. Производное от Евгения. Евгения — Ева. Через два месяца Евгении Малиновской предстояло стать Евой Александровной Шаниной.
Настроение улучшилось. Уже сейчас девушка чувствовала себя другим человеком. Она была новой и чистой, не запятнанной презрением и ненавистью теперь уже чужих для нее людей. Теперь можно было идти домой и собирать вещи, до счастливого освобождения оставалось совсем чуть-чуть.
В родительский дом Женечка вернулась на подъеме.
— Евгения Борисовна, Ваши родители уехали всего десять минут назад. Если желаете, я вызову для такси, платье висит в комнате. Вы еще успеете на встречу, — отрапортовал дворецкий.
— Спасибо, но сегодня я останусь дома. Устала, — ответила Енька, а про себя раздраженно подумала: «Чтоб ты так в чужие дела лез, когда меня Лутак позорил. Смелый, только когда отца рядом нет».
Енька поднялась к себе в комнату, включила лэптоп и занялась поиском подходящего университета. Как ни крути, а доучиться надо. Ей повезло, специалистов её профиля готовили во многих вузах. Девушка выбрала наиболее престижные и начала активную переписку, в какой возьмут переводом на бюджет, сколько предметов досдавать, есть ли общага и прочие организационные вопросы, которые надо было решить до отъезда.
***
В начале июля все, что можно было продать, было продано, деньги в виде векселя на предъявителя были у Еньки на руках. Квартиру, по договору, она должна освободить только через полтора месяца. Девушка об этом не просила, но риэлтор настоял на этом пункте договора, со словами: «Мало ли что». Потом подумал и добавил: «Выписаться не забудь». Документы на квартиру бабули мужчина видел, не раз держал в руках, читал и прекрасно знал, что в квартире никто не зарегистрирован. Это было самым большим намеком на то, что чужой человек догадался, что у Еньки проблемы и не просто выполняет работу, но и помогает в силу своих возможностей. Женечка благодарно улыбнулась. Больше никаких намеков со стороны молодого мужчины не было.
Чуть раньше, в середине июня, девушка получила свидетельство о перемене фамилии и сразу отнесла заявление на замену паспорта. Еще через месяц на руках был новенький, пахнущий типографской краской, документ. Дальше — открытие счета в банке, получение карты. И непредвиденные проблемы, из-за которых последние дни перед отъездом оказались очень насыщенными.
***
Андрон заявился поздним вечером, когда родителей Женечки не было дома. Женька встала, чтобы встретить незваного гостя. Но тут, же застыла немым изваянием. Парень снова был пьян в лоскуты. Дрон, не проронив ни слова, шатаясь, подошел к девушке и со всей дури прижал её грудью к ближайшей стене. Силу, как и любой пьяный, он явно не смог рассчитать. Женечка попыталась оттолкнуть этого медведя:
— Дежавю, блин! Дебил, ты что творишь? Руки убери, с-с-скотина… — почти хрипела Енька. Удар об стену выбил весь воздух из легких, а Дрон навалился всей своей пьяной тушей. Обе кисти девушки были перехвачены правой рукой насильника и закинуты над головой. Второй рукой он шарил по телу девушки, как будто что-то разыскивал.
— Дрянь, урод, прекрати… Убери руки, скотина! Я тебе этого никогда не прощу! Ты сядешь, гад, за изнасилование, — хрипела девушка и пыталась выкрутиться из жесткого захвата.
Андрон молча сопел и продолжал свое дело. Казалось, что он настолько туго соображает, что не в состоянии сконцентрироваться на двух вещах одновременно. Малиновская поняла, что Дрон её просто не слышит и, если она не позовет на помощь, то проиграет. Плевать на репутацию. Енька заорала:
— Спасите, насилуют! Помогите, полиция! А-а-а-а-а! — она орала на грани своих возможностей, прямо в ухо Лутаку, но и это не останавливало насильника.
Женечка уже лишилась половины своей одежды: футболка была разорвана, домашние штаны болтались в районе колен. Девушка изо всех сил брыкалась, старалась оттолкнуть Дрона и продолжала орать во весь голос, в надежде, что хоть кто-нибудь из обслуги придет на помощь. Помощи не было, времени тоже. Енька вывернулась, насколько смогла и, в отчаянии, вцепилась Дрону зубами в плечо, во рту тут же появился привкус крови. Лутак рыкнул и ударил девушку наотмашь по лицу. Сознание девчонки поплыло. Мужчина подтолкнул девушку в сторону дивана, Енька упала на пол. Дрон молча схватил девушку за волосы и попытался дотащить до горизонтальной поверхности. Не получалось, толи но сил не хватало, толи схватился неудачно. Ноги заплетались, сила притяжения увеличилась кратно количеству принятого на грудь и не давала возможности свободно перемещаться. Тогда он выкрутил девушке руки, перевернул на живот и прямо на полу гостиной овладел ей.
Сознание вернулось, когда пьяное тело еще елозило на Женечке, причиняя невероятную душевную и физическую боль. Потом Лутак выплеснулся и захрапел. Когда Енька смогла выбраться из-под спящей туши, первым делом она направилась в ванную. Почти весь путь пришлось преодолеть на четвереньках, встать на ноги не представлялось возможным. Болело все, даже корни волос.
В зеркале отразился весь ужас «акта любви». Тело было в синяках, даже на шее остались следы от пятерни, по ногам стекала кровь. Сил плакать не было. Она только скулила и тихо подвывала во время движений, приносящих особенно сильную и резкую боль. До неё дошло, что если на её крики не откликнулась прислуга, то на это была причина. Единственной причиной мог стать страх перед отцом. Видимо, лезть в их с Дроном отношения, было запрещено всем. Хотя, вряд ли отец предполагал изнасилование, но запрет был жестким. Сначала в груди появилась обжигающая боль: «Почему?», а следом накрыли пустота и безразличие. Было не до размышлений.
Она выпила обезболивающее, четыре таблетки сразу. Больше не стала — испугалась отравления, хотя соблазн из-за резкой боли был громадный. Посидела полчасика на полу в ванной, дождалась, когда боль начнет затихать. Вымылась. Доковыляла до своей комнаты, надела черные штаны бойфренд, первую попавшуюся водолазку и темно-серую толстовку с капюшоном, не важно, что не по погоде, зато можно спрятать лицо и синяки. Собрала волосы в низкий хвост. Вызвала такси. Пока машина ехала, покидала в спортивную сумку самое необходимое, брать что-то еще не было сил, да и время, оставшееся до приезда машины, поджимало. Туда же сунула рюкзак. Возвращаться в этот дом Евгения больше не собиралась, здесь было все чужое, злое, даже стены и воздух.
Сейчас, чтобы защититься, необходимо спрятать себя от всего мира. И она окуклилась, закрылась щитами ото всех. Ощущение, что каждое живое существо, каждый предмет несет потенциальную угрозу и при удобном случае активируется, стало единственным, которое связывало с миром. Надо защищаться! Все остальные чувства были либо мертвы, либо находились в коме. А еще внутри жила обида, и она жалила, жалила, жалила, разливая яд апатии, безразличия и неверия. Диагноз — обширный некроз души. И с каждым отмершим участком связь внутреннего и внешнего миров становилась все меньше. Она только помнила, что надо жить, а вот зачем — нет.