— Хорошо, — трубку повесили.
Следователь отправил Максимова на служебном мотоцикле на другой конец населенного пункта. Тот нехотя умчал, оставив начальника одного в отделении. Сергейцев решительно направился к камерам в другом конце здания. Прочная железная дверь была надежно заперта. Погремев ключами, следователь вошел внутрь.
Три камеры располагались вдоль стены. Толстые решетки из крашеной арматуры в палец толщиной давали надежную защиту от буйных и опасных преступников, которые сейчас уже были большой редкостью. Сквозь маленькие зарешеченные окна лился яркий свет, но ртутные лампы под потолком ровно звенели, не оставляя ни одного темного угла в помещении.
Сергейцев сделал пару шагов по коридору и посмотрел в камеры. Темный рисунок футболки удачно маскировал Филимонова на фоне оштукатуренной цементом стены. Он сидел боком, опустив голову. Глубоко вздохнув, он отпер решетку и вошел внутрь. Наставлять провинившихся на путь истинный было его любимым делом.
— Гражданин Филимонов? — постарался он привлечь внимание, — послушайте. Я пока еще никуда не звонил, потому что думаю, что вам не нужны большие проблемы. Ваша история кажется мне очень подозрительной, но думаю, что вы вполне сможете помочь и нам, и себе. Заявление с признанием уменьшит ваше наказание и облегчит нашу работу.
— Это мой паспорт и с ним все в порядке, — Филимонов поднял голову и пристально посмотрел на следователя. Того пробрал холод: необычные ярко-зеленые глаза стали обычными карими.
— М, а… ваши глаза? — слегка запнувшись начал было следователь.
— Что с ними? А, они на солнце всегда ярче, это особенность радужки, — отмахнулся мужчина, продолжая внимательно изучать Сергейцева.
— Хм, — чуть смутился тот, — ну ладно. — Он присел на скамью, но чуть поодаль. — То есть, вам действительно шестьдесят девять лет, хотя я бы дал не более сорока максимум. Я не вижу следов хирургии — черты лица полностью совпадают с теми, что я видел на фотографии в документе. — Теперь он видел задержанного в профиль. Тот посмотрел на потолок.
— Хотите правду, пытливый человек? Вы никогда не верите правде, предпочитая то, что кажется более реалистичным. Я не в первый раз сталкиваюсь с этим.
— Правду? — спросил Сергейцев растерянно. — Конечно, этим вы действительно поможете и себе…
— И вам. Как же. Если я скажу, что мне действительно шестьдесят девять лет, вы поверите?
— Ничуть.
— И правильно. Мне больше. Могу вас шокировать цифрой.
— Двести? — с усмешкой спросил следователь, подозревая в задержанном тихого умалишенного.
— Две тысячи семьсот девяносто восемь лет.
Следователь расплылся в улыбке: другу можно не звонить. Похоже, стоит набрать другой номер и проблема решится сама собой через пару часов. Про документы можно будет не упоминать — любое упоминание Филимоновым о паспорте на 69-летнего старика будет воспринято примерно так же, как и его «реальный» возраст.
— Вы, наверное, еще и иго монголо-татар застали?
— А его не было — вполне серьезно ответил Филимонов. — Можно ваш пиджак и ботинки?
— Что⁈ — от такой дерзости следователь едва не потерял дар речи, но Филимонов повернулся к нему лицом и тот захлопнул рот. Он словно смотрел в зеркало. Рука потянулась к табельному пистолету.
— Не стоит, — спокойно произнес Филимонов-Сергейцев. — Вам это не поможет совершенно. Просто отдайте пиджак и ботинки.
— Что ты такое⁇ — севшим голосом спросил Сергейцев.
— Вы не поверили в мой настоящий возраст, вы не поверите и тому, что я скажу. Поэтому предпочту не отвечать на данный вопрос. Пиджак, пожалуйста. Ах да, и еще ключи, конечно же.
Следователь скинул пиджак и ботинки, протянул Филимонову связку ключей.
— Вы — добрый человек, да и я не привык делать людям больно. Поэтому я просто запру вас здесь, а ключи оставлю на вашем столе. Не ищите меня. — Филимонов накинул пиджак и направился к выходу из клетки, открыл решетчатую дверь и остановился, посмотрев через плечо. — Прошу вас. Не усложняйте.
Сергейцев опустил дрожащую руку с пистолетом.
— Я оставлю записку на столе. Вас найдут, не переживайте. Просто забудьте об этой встрече. Всем это просто показалось. — Он улыбнулся и вышел.
На выходе попрощался с дежурным и направился восвояси.
Глава III
Любовь Михайловна, маленькая, сухонькая старушка восьмидесяти пяти лет, прожила в этом городке на пятьдесят тысяч жителей всю свою жизнь. И весь долгий жизненный путь она искала призвание. Сперва это была педагогика, но когда с детьми не срослось, она выбралась на производство и стала ткачихой. Это дело увлекло ее надолго, но к тому моменту, как следовало бы обзаводиться семьей и детьми, она продолжала усердно вырабатывать смены. Вместе с родителями она отстроила в конце 70-х маленький бревенчатый домик, от которого так и не смогла оторваться.