Мучительные кошмары, когда в призрачной борьбе бессильно дергались колени, сжимались, цепляясь за воздух, пальцы и дыхание, короткое и поверхностное, вырывалось с невнятным постаныванием из перекошенного рта, теперь хотя не прекратились совсем, но стали как бы приглушеннее. Теряли свою мучительную едкость и остроту…
Иногда все начиналось очень издалека, так что Нина и предугадать не могла, к чему клонится дело, хотя следила зорко и по одному слову угадывала, что будет.
«Черная толпа у ворот» — эта готовая фраза почему-то служила как бы паролем при погружении в один определенный кошмар; стоило только ей расслышать: «толпа», «как черные мухи», «гул у ворот…» — среди беспорядочного потока слов, — Нина уже знала все, что будет дальше, и бросалась всеми силами, чтобы ему помешать, как-нибудь загородить дорогу мыслям, устремившимся из медленного широкого русла, по которому утекала его жизнь в неудержимую стремнину бокового притока, на пороги, где лихорадка неизбежно будет снова рвать и швырять его об острые черные камни. Она терпеливо, настойчиво уговаривала его но молчать, лучше уж произносить вслух то, что в нем мучительно металось, минутами формировалось в образы и тут же расползалось в тягостную бесформенность. И часто он послушно отзывался на ее голос, силился ей отвечать.
Стереоскопическая рельефность вдруг вспышкой возникшей перед ним картины сменялась бессмысленной неразберихой бреда или вдруг гасла совсем. Иногда он видел что-нибудь очень ясно, но начинал путать слова. Говорил совсем не то, что хотел. Слова вдруг переставали выражать его мысль, и он сам это слышал, спохватывался и смолкал, сбившись, но Нина теперь с удивительной чуткостью угадывала многое, даже не произнесенное.
Так, однажды но двум-трем обрывисто повторенным словам мгновенно ухватила суть: картину толпы несметной, распавшейся походной колонны полумертвых людей в ту минуту, когда она со слабым криком колыхнулась, шагнула первым хромым, ковыляющим шагом на оцепеневший строй автоматчиков в черных мундирах… В полусне-полубреду он еле слышно, протяжно закричал вместе со всеми, не открывая глаз.
Она отчаянно бросилась к нему на помощь, перехватила на полдороге начавшееся воспоминание, властно, безжалостно-строго внушая:
— Неправда! Перестань!.. Ты этого не мог видеть, тебя там не было, не было. Не было тебя! Не надо тебе об этом думать!.. Ты просто об этом прочитал, ведь правда? Прочитал и представил себе, как это было… Не надо, перестань! Ты меня слышишь?
Запинаясь, он как будто виновато бормотал еще минуту, сбился окончательно и замолчал.
Боли, настоящей боли, кажется, еще не было, но Нина махнула рукой и все сделала, чтоб ее предотвратить. Чтоб вернуть отца оттуда, где он мучился, — обратно в комнату, в сегодняшнюю среду, в реальность. Час спустя он лежал притихший, умытый, прибранный, с расчесанными волосами, пахнущими одеколоном. Он смотрел в потолок и видел его. Был тут.
— Да, прочитал, — буднично просто и внятно выговорил он так неожиданно, будто разговор и не прерывался. — Я это прочитал. Книжечка… черная обложка… Не показывал? Наверно, тебе не интересно… я думал всегда: кому это интересно?
— Ты мне никогда ничего прежде не говорил. Почему?
— Правда… — как-то рассеянно протянул он. — Почему это никто никогда… никому не говорит… Странно, да? Правда, меня там не было…
— Я знаю и так, давно поняла. Про это больше не нужно, хорошо? Знаю, все твои какие-то несчастья, неприятности начались потому, что в то утро тебя почему-то не было вместе со всеми… Ну не повезло как-то, да ведь все прошло, теперь тебе все все равно, и ты забудь про это… Ну все же прошло… прошло, папа. Все прошло, миновало, и лучше всего давай забудем.
Она с усилием, с задержкой, опять точно брала барьер, выговорила это совсем для нее непривычное: «папа». Почему-то в эту минуту она не нашла другого слова, но, сказав его, вспомнила, что, кажется, часто его и прежде произносила, но совсем в другом смысле. Совсем другое значило это слово, когда говоришь: «Папа, тебя к телефону». Он, кажется, все слышал, но просто пропустил свой ответ — с ним часто теперь так случалось.
В нем возникла и пошла разматываться связная цепочка мысли, и он не желал отвлекаться и не давал себя перебить.