«Я должен что-то сделать!.. Опять всё было из-за меня. Я стал так резок в своей критике людей, а она бесится на меня, говорит, что у меня нет жалости и понимания. Но я ничего не могу с собою сделать: я вдруг так бешено стал презирать мелочность и глупость… Мне хочется чего-то большего, но не возьму в толк чего же. Будто во мне произошла незримая перемена; я её пока сам не осознаю, но она есть, она пугает меня… Вместе с тем волнует мне кровь. Не знаю, стал ли я хуже. Всё, что понимаю, мы – я и она – должны двигаться дальше, мы должны измениться. Кажется, я даже понял, как именно».
Следующим утром Джим сделал Леони предложение. Они молчали за завтраком, Леони поминутно взъерошивала мокрые волосы и поправляла белый махровый гостиничный халат. Когда посередь этой удручающей тишины Джим задал свой внезапный вопрос, Леони разрыдалась и долго не могла ему ничего ответить, потом рассмеялась.
- Всё, всё, я в порядке! – она усердно тёрла глаза. – Просто я вообще вчера ночью лежала и думала… и думала, и думала! Столько всякой чертовщины лезло в голову: что нам нужно разойтись, что мы слишком разные. Знаешь, это теперь всё такой мелочью кажется. Наверное, мы просто застряли, а нужно было двигаться дальше… Ты у меня такой замечательный, что понял это раньше меня, – Леони трепетно и крепко обняла его, утирая слёзы о рукав футболки Джима и шмыгая носом.
В тот же вечер Леони позвонила Тине и больше часа обсуждала с ней все новости, вылив на подругу горести и радости прошедших недель.
Через несколько дней они уже гуляли по улицам Милана, несколько раз обсудили, как скучно в этом городе: одни дизайнерские магазины.
- Я вот о чём подумал, – Джим приложил палец к нижней губе, – раз тут нечем заняться, давай хотя бы займёмся тем же, чем занимаются и девицы, выскочившие за богачей, что составляют здесь, наверное, семьдесят процентов туристов – зайдём в магазин. Присмотришь себе свадебное платье.
- Ты серьёзно? – Леони скривила брови и насупилась. – Едва ли я причисляю себя к разряду девушек, которым длительные примерки свадебного платья приносят щенячий восторг.
- Перестань нудить, – Джим ущипнул Леони за бок и представительно улыбнулся.
В салоне мисс Маллиган окружили три консультантки с горящими глазами, мысленно потирая ручки.
- Я присяду там, почитаю книгу…
- Нет, нет! Погоди, ты нужен мне здесь. И да, я не верю в дурацкие приметы вроде той, которая гласит, что жених не должен видеть платье до свадьбы. Не хочу случайно выбрать какую-нибудь жуть, – Леони скорчила забавную рожицу.
- Если настаиваешь, то не стану возражать, – Джим развёл руками и убрал книгу обратно в сумочку своей девушки.
Леони надела первое из выбранных продавцами платьев, она вертелась перед зеркалом, совсем не улыбаясь. Поначалу Джим решил, что ей просто самой не нравится платье. Она остановилась, пристально стала разглядывать своё отражение, и уголки её рта опустились. Внезапно Леони закрыла лицо руками, чуть пошатнувшись, и разрыдалась.
- О боже! Ты чего? – изумился Джим и подскочил к ней, чтобы не дать упасть.
- Прошу, помоги мне снять его, – хрипло и чуть дыша запричитала Леони и попыталась снять платье.
Джим спешно высвободил её из шёлковых оков. Девушки-консультантки перепугались, принесли из служебного кабинета стакан воды. Обессилено рассевшись в примерочной на пуфе, прижимая к себе своё платье, Леони с жадностью осушила стакан и протянула обратно.
- Тебе нехорошо? – бормотал растерянно Джим, поглаживая её плечи.
- Перестань, уже всё нормально… Просто я вспомнила кое-что. Я тебе не рассказывала, но я уже однажды чуть было не вышла замуж.
- Вот так дела, – безрадостно ухмыльнулся Джим.
- Да там и вспомнить смешно. Один мой школьный друг. Я его и не любила совсем, из жалости и благодарности согласилась пойти за него, не знаю, что у меня в голове творилось. Он был заучкой в очках, с вьющимися сальными волосами и добрейшим сердцем, какое мне только доводилось знать… У него и родители небедные были. Я отчего-то тогда думала, что на лучшее и рассчитывать не надо, что я, наверное, совершаю что-то очень благородное. Дура восемнадцатилетняя, – она опустила голову и стала дёргать ноготь на указательном пальце. – Представь себе картину: у него прямо на церемонии случился сердечный приступ – здоровье слабое было – умер у меня на руках. До сих пор помню его мертвецки бледное лицо с завалившимся языком на фоне белого подола своего платья, – Леони опять всхлипнула и приложила пальцы к вискам.
- Даже не стану и допытываться, какого чёрта ты мне ничего об этом не рассказывала. Я бы точно не стал держать такое в мозгах.
- Белое не хочу, – жалобно проговорила она. – Не хочу больше белого платья, умоляю…
- Ладно, ладно, тише, – Джим прижал её голову к своей груди, – закажем тебе синее, раз на то пошло! – он улыбнулся, легонько тряхнув её за плечи. – Хочешь синее?
- Хочу, – шмыгнув носом, ответила она.
Вечером они собирались к отлёту; Джим складывал вещи, Леони же вышла немного постоять на балконе. Вид предзакатного города успокаивал ей нервы, она почти забыла о минувшем происшествии с платьем. В своём размягчённом состоянии она уже раздумывала об иных тревожных вещах, что волновали её ум и сердце. По молочно-рыжеватому небу, на огромной высоте, летел самолёт – маленькая белая клякса посередь простора облаков, что оставляла за собой мутный след. Леони отчего-то стало страшно за этот самолёт, за людей, что находились на его борту.
«Только не упади… Только не упади», – с грустью шептала она, вскинув голову. Джим стоял позади неё и услышал её странную тихую мольбу. Подняв глаза к небу, он прищурился, затем взглянул на Леони, и ему пришло в голову, что он устыдился самого себя за то, что в нём нет столько небезразличия, сколько всегда было в его женщине.
Ночью, в самолёте, летящем в Берлин, Леони рассказывала жениху больше о своей семье и о себе. Она не переставала думать о том, что на сей раз всё точно правильно, что Джим её человек.
Весь август они ездили по Европе, интереса ради выдумывали себе редкие, нетуристические маршруты. Им обоим такая затея казалась более познавательной: они знакомились с простыми местными жителями, узнавали любопытные традиции, рассеивали сомнения и избавлялись от засевших в головах скучных и нелепых стереотипов о национальностях. Леони и Джиму доставляло особое наслаждение то, что всё это они открывали вместе, как бы преображали друг друга новыми знаниями и открытиями.
Был один из тихих июльских вечеров в центре Парижа. Джим и Леони ужинали в уютном кафе под открытым небом, разглядывая то разодетых девиц, возвращающихся в гостиничный номер после прогулки по бутикам, то уставших трудяг, то «офисный планктон», апатично переходящий с одной стороны улицы на другую. Поначалу они оживлённо обсуждали происходящее вокруг, но вскоре замолчали; оба стали глядеть в одну и ту же сторону. На тротуаре сидел немолодой пьяный мужчина, одетый в лохмотья и вертящий в руках бесплатную ежедневную газету – бездомный. Вокруг него носились дети лет 10 или чуть старше: они смеялись, подшучивали над ним. Затем один из мальчишек подобрал камень и запустил в бездомного – поднялся задорный гогот его друзей, парочка из ребят последовали примеру товарища. В этот момент Леони легонько ойкнула и отвела печально глаза, приложив пальцы к вискам. Джим отчего-то продолжал наблюдать. Бездомный мужчина не злился на детей: открывая беззубый грязный рот, он заливисто смеялся вместе с ними, даже, чуть привставая, пытался ухватить кого-нибудь из мальчишек – играл с ними. Леони тихо заплакала, закрыла лицо руками и замотала головой. Джим неловко и стыдливо поджал губы, не находя в своей душе какой-либо определённой реакции, потому что ему не хотелось давать волю эмоциям. Через минуту прохожая пожилая дама пристыдила сорванцов и разогнала подальше от бедняги.