Положительно, нужно здесь всё менять. Худой мир лучше доброй войны. Четыре года относительного затишья заставили некоторых позабыть эту простую истину. Но для того, чтобы напомнить о ней железноголовым, необходимо что-то собой представлять. Иметь силу, с которой будут считаться. Иными словами, нужно выбиться из серой массы в узкую прослойку тех, кто в действительности принимает решения. А они едва ли сами заседают в правительстве — скорее уж прикрываются им. Платят говорящим головам, чтобы те успокаивали народ, пока элиты его грабят.
Знакомство с офицером, который вертится среди промышленников, будет неплохим началом пути. Но уж чего я совершенно точно не намеревался допускать, так это очередной бессмысленной войны — ради чести, блага нации и прочей чепухи. Война — это та же торговля, где ты пытаешься выбить товар из рук партнёра; честным трудом и сотрудничеством можно добиться куда большего, чем размахиванием острой палкой, словно дикарь.
— Так и что вы хотите от меня? — спросил я у Курта.
А хотел он не так уж много. Просто появиться на собрании на правах рядового участника и сыграть пару композиций для герра офицера, ничего более. Ну и, само собой, помочь с перевозкой пианино — его одолжит для Сообщества сам Мецгер-старший. Я согласился прийти через три дня, тогда же в зале собрания будет председатель. Встречусь с ним, чтобы показать солдатскую книжку и официально записаться в ряды клуба тех, кто не наигрался в войну.
Покидал я квартиру гостеприимного мясника, напряжённо размышляя. Положение было хуже, чем я думал поначалу. Идеи Курта Мецгера и Эрика Флюмера были взрывоопасны — мало того, они легко могли переплестись, и тогда Германии не поздоровится.
Лекарство от реваншизма и внутренних гонений есть лишь одно — благополучие жителей страны. Его не добиться войной, а вот диалогом — очень даже легко, если это диалог равных. Но как заставить ту же Францию воспринимать униженную и растоптанную Германию равным партнёром? В одиночку никак, это понимало даже картонное правительство рейха. Не зря же оно заключило договор с Советами, о котором гремели все газеты — и о котором краем уха слышал аполитичный Макс Кляйн.
Я зафыркал так громко, что на меня стали оборачиваться прохожие.
Ох, знали бы о моих мыслях Мецгер и Флюмер! Непременно окрестили бы меня коммунистической свиньёй, а то и кем похуже.
Но если я правильно оцениваю ситуацию, то скорейшее сближение с русскими коммунистами будет единственным, что позволит Германии встать на ноги и избежать повторения Великой войны.
Я спросил у женщины, торговавшей на углу цветами, где находится ближайшая библиотека. Там должны найтись старые подшивки газет.
Надоело опираться в своих рассуждениях на обрывки слухов, подцепленные Кляйном, пока он надирался.
Из библиотеки я выбрался к вечеру. Информации, полученной из газет и мемуаров, хватило, чтобы подтвердить прошлое заключение. Спасение Германии — и всего мира от новой войны — лежало на востоке. Вот только единственная цепочка, соединявшая меня с истинной властью, властью большого капитала, была в руках Людвига Бека, человека, которого я ещё не встречал. Мало того, я не сомневался, что он будет правым, как и подавляющее число немецких офицеров. Вот уж задачка!
Насвистывая весёленький мотивчик, я направился к вокзалу. Трудностей я не боялся.
Взгляды прохожих невольно притягивал исполин, который вышагивал по улице с таким видом, словно она принадлежит ему. Косматый, в поизносившейся одежде, он напоминал выходца из чащобы, которого невесть как занесло в Берлин. Казалось, ему в любой момент может вздуматься пойти по трамвайным рельсам, — и это трамваи должны будут уступить гиганту путь. На него многие смотрели, будь то с насмешкой, опаской или пренебрежением. Но исполину не было дела до этих взоров; он шёл своей дорогой, не замечая, что за ним внимательно следят сами небеса…
Глава 5
Макс Кляйн проживал на правах церковного сторожа в местечке под названием Шмаргендорф. Ещё совсем недавно это была ничем не примечательная деревенька из бранденбургского округа Тельтов, но в 1920 году в рамках проекта Большого Берлина её включили в состав Вильмерсдорфа [1].
С тех пор она получила официальный статус столичного района. Цены на жильё моментально подскочили: спекулянты не упустили случая набить карман. В остальном здесь мало что изменилось. Шмаргендорф по-прежнему оставался тихим уголком, до которого редко докатывались безумства, творившиеся в Берлине, — если не считать русских мигрантов, облюбовавших район восточнее.