Чутьё подсказывало, что просто так, без присмотра, Существо меня не оставит. А значит, в будущем оно может вмешаться в проводимые операции. Моя задача, как полевого агента, вовремя отследить его влияние и предотвратить его.
Я оглядел кирху в сгущавшемся сумраке.
— Ты нарочно засунуло меня в человека, который живёт в церкви? — громко спросил я. — Иронию оценил. Но не думай, что я сдамся. Ты ещё пожалеешь, что связалось с выходцем из Института!
Темнота промолчала.
[1] Вильмерсдорф — на тот момент административный округ Берлина, располагался на юго-западе города. Известен тем, что после революции 1917 года его облюбовала русская эмиграция. Впоследствии был объединён с округом Шарлоттенбург.
[2] Мешочничество — здесь: практика поездок в деревни из города для покупки еды для себя или для последующей перепродажи.
[3] Малыш — ироническое прозвище; тут обыгрывается фамилия Макса Кляйн, которая буквально значит «маленький».
[4] Auf die Liebe! Auf die Neuvermählten! — тост с немецкого «За любовь! За молодожёнов!»
Глава 6
Преподобный Отто Браун, долговязый мужчина слегка за сорок, привык вставать засветло. Как известно любому порядочному лютеранину, самый жирный червячок достаётся ранней пташке. Для священника, вечно ищущего способы прокормить своё большое, хоть и неродное семейство, поговорка была актуальна вдвойне. Он крепко верил в то, что в первую очередь Всевышний помогает тем, кто помогает себе сам.
Проснувшись, Отто последовал своей утренней рутине. Он вознёс Господу молитву, протёр и надел свои очки, умылся, оделся и расправился со скромным завтраком, который для него с вечера оставила фрау Шнайдер. Однако привычное течение событий нарушилось, когда преподобный Браун вышел наружу. Его внимание привлёк свет в кладбищенской сторожке. То было дряхлое деревянное сооружение, возведённое чуть ли не при Вильгельме Первом с той единственной целью, чтобы через несколько лет построить на его месте что-нибудь подобающее. Как это водится, временное обернулось постоянным.
Когда отец Отто пребывал в хорошем настроении, он любил порассуждать на тему вечного и преходящего. Ряды могил и покосившиеся памятники настраивали его на философский лад. Но в то утро он проснулся с головной болью и лёгким насморком, последние марки десятины были потрачены ещё вчера, а жалованье в деревенской школе, где он преподавал, задерживали уже второй месяц, — и это ещё мелочи по сравнению с главной бедой, над которой был властен разве что Господь.
В общем, вместо обычных философских мыслей его голову наполнили подозрения о том, что в сторожку забрался вор. Так как жить в ней последние лет тридцать было попросту опасно, её приспособили под сарай. Там хранили инструменты, такие же старые, как и само здание. Никто в здравом уме не покусился бы на них…
Тем не менее Германия нынче мало походила на прежнюю себя. Орднунг, который жители Пруссии раньше впитывали с молоком матери, теперь мало что значил, хотя некоторые и цеплялись за его призрак. К сожалению, попутно они цеплялись и за другие призраки — вроде необходимости вернуться в окопы и как следует вдарить по Антанте. Отец Отто этого желания не разделял. Он был миролюбив и даже трусоват, когда дело касалось пальбы. Сказывался случай, когда его, полевого священника, едва не пристрелил английский снайпер. Тогда пуля оцарапала ему щёку.
Преподобный Браун вернулся в дом и прихватил оттуда увесистую кочергу. Несмотря на кротость характера и стремление видеть в людях лучшее, он считал, что добрые намерения и кочерга куда убедительнее просто добрых намерений. Хоть он и не собирался пускать её в ход, мало ли что приключится. Несмотря на робость перед свистом снарядов, он был весьма храбр, когда дело доходило до кулачных потасовок. Сказывалась бурная молодость, проведённая на дюссельдорфских окраинах.
Утро выдалось зябким. Ступая между покосившихся оградок, он ёжился от прикосновений тумана, который норовил забраться под сюртук и брюки.
Ещё на подходе к сторожке-сараю до слуха пастора донеслось басовитое бормотание. Преподобный Браун добрался до двери и осторожно заглянул внутрь. От увиденного он обомлел. Позабытая кочерга выскользнула у него из ладони и упала на землю.
Человек, раскладывавший инструменты на древнем столе, где стояла керосиновая лампа, обернулся. От его улыбки Отто побледнел. Она была… многообещающей. И не сулила ничего хорошего. Так скалились солдаты во время штыковой атаки, закалывая противника в его траншеях.