Дети сгрудились вокруг девочки. Каждому хотелось потрогать деревянную лошадку. Даже старшие мальчишки приняли участие, хоть и строили при этом каменные лица, якобы не очень-то им и интересно. Но глаза у них горели, как и у остальных.
Я вышел из кухни. Позади возбуждённо зашептались, но я не прислушивался. Как правило, в приютах царит жёсткая, даже жестокая стайная иерархия: те, кто вскарабкался на вершину пищевой цепочки, унижает менее везучих товарищей и помыкает ими. Надо отдать должное преподобному Брауну, под его опекой ничего похожего не произошло. Он донёс до своих подопечных мысль, что они отныне — семья безо всяких оговорок и относиться друг к другу следует подобающим образом. Я заметил это ещё днём, во время восстановительных работ на кладбище, а вечерние посиделки лишь укрепили первое впечатление. Так что никто не отнимет у девчушки её новую игрушку насовсем, а вот одолжить — наверняка одолжат. И пойдёт она по рукам.
Почему-то им приглянулась моя грубая попытка прикинуться резчиком. Хотя тут, скорее, сыграл сам факт того, что девчушке уделили внимание, подарили ей целую вещь, своего-то имущества у неё немного. В таком случае качество почти не имеет значения, важен символический жест. Не зря Второй просил саблю, хотя в игре сойдёт любая палка. Даже лучше будет, ведь за саблю придётся драться с соседскими прохвостами, которые не потерпят, что у сироты появилось что-то, чего нет у них.
Следует и остальным что-нибудь подарить, не то девочке нескоро доведётся получить назад свою фигурку. Получить-то получит, это не обычный приют, но и других детей мучить незачем.
Я замер перед дверью в кабинет пастора, ухмыльнувшись нежданной мысли о неоднозначности жизни.
Сиротский приют, который не совсем приют.
Шмаргендорф, который не совсем Берлин.
И я, который не совсем Макс Кляйн.
Мы словно нарочно оказались сведены в одной точке времени и пространства. Я заподозрил бы проделки Существа, но какая ему в этом выгода? Не стоит искать его лапу во всех событиях, что меня окружают, иначе доведу себя до паранойи.
Я стёр ухмылку, постучался и, не дожидаясь разрешения войти, открыл дверь.
Отто Браун сидел за широким письменным столом. Горела тонкая свеча, дававшая скудный свет. Метания в поисках денег не проходили для пастора бесследно, лицо его казалось осунувшимся и посеревшим. На нём лежала печать усталости. И куда подевался задор, которым блестели его глаза утром? Исчез, раздавленный грузом ответственности.
Обложившись книгами, Отто старательно что-то выводил на листе бумаге. Не то готовил речь для воскресной проповеди, не то отыскал очередную подработку.
При моём появлении он оторвался от своего занятия. С тоской взглянул на тщательно выписанные строки, заставляя меня склониться ко второй догадке. Отложил ручку и вскинул на меня утомлённые, в красных прожилках глаза:
— Герр Кляйн. Полагаю, вы пришли просить выделить вам средств на ещё одну поездку.
Он взлохматил волосы и сцепил руки в замок. Оперся о них, будто собрался вздремнуть.
— Сожалею, но у меня пока нет свободных денег. Вы ездили вчера. Что-нибудь подыскали?
Довольно странно было слышать такое от своего нанимателя, но таковым Отто Браун был только на словах. По сути, он просто предоставлял Кляйну ночлег и давал мелочь на выпивку — по доброте душевной.
— Нашёл халтурку, — ответил я и показал ему нотгельды Мецгера.
— Мясная лавка, — прочёл Отто. — В последнее время вы не перестаёте меня удивлять!
В голосе пастора появилось оживление. Несомненно, перед его мысленным взором предстали полки с товарами, на которые можно выменять мою добычу. Но вскоре его голова поникла. Он сообразил, что я не был обязан делиться с другими обитателями дома.
— Я у вас немало занимал, — сказал я. — Конечно, вы меня снабжали марками, а это не они, но если вы примете их в качестве оплаты долга…
— Приму, не сомневайтесь! — поспешно произнёс Отто и потянулся за нотгельдами, но остановился на полпути. — По правде говоря, я не собираюсь в Берлин в ближайшие дни. Если вы зайдёте к мяснику и отоваритесь у него, чтобы снабдить нас колбасой, буду вам премного благодарен.
— Без проблем, — кивнул я, вернув нотгельды в карман.
Отто Браун внимательно на меня посмотрел.
— Вы сильно изменились, герр Кляйн. В лучшую сторону, смею отметить. На вас так повлиял наш последний разговор?
В памяти Макса всплыло занудное морализаторство пастора, растянувшееся чуть ли не на час.
— Нет, — вздрогнул я. — Просто… решил взяться за ум.