Я отобрал несколько гимнов — лишними не будут — и попрощался с Брауном.
— Постойте, герр Кляйн!
Обернувшись, я увидел, как Отто замялся, будто сам испугался своего порыва.
— Да?
Он отошёл к окну. В его кабинете оно выходило на кладбище. Практически не освещенные, там чернели ряды надгробий и крестов. Его обрамляли деревья, лишённые листьев, — голые остовы самих себя.
— Мне довелось услышать разговор между Вилли и Юргеном.
Я уже разобрался в приютской жизни и знал, что так звали Второго и Четвёртого. Выходит, они неосторожнее, чем я считал изначально: попались почти сразу.
Несколько секунд Отто колебался, прежде чем собраться с духом.
— Они обсуждали идеи атеистического и даже нигилистического толка, — сказал он и бросил быстрый взгляд на меня. — Якобы нет никакой всевышней воли на небесах, нет божественной любви, которая согревает каждого, нет проводника, что направляет нас к вечной жизни. Я расспросил их, и они указали на вас. Понимаю, что вы к этому непричастны, это было бы нелепо, но ради порядка вынужден уточнить…
— Вы в своём праве, — сказал я, озадаченный выводами Брауна.
Почему это для меня атеизм будет нелепостью?
Впрочем, он наверняка подразумевал, что в моём положении спорить с Писанием — сущая глупость. Я живу в кирхе, если отсюда меня прогонят, куда я подамся? Но изгнания я не боялся. Отто встречал трудности лицом к лицу. Для него будет делом принципа попытаться переубедить атеиста.
— Я сторонник нового подхода, подхода осознанности, — произнёс я. — А осознанности не добиться, если продолжать бездумно пичкать детей авторитетами. Легко управлять массами, когда они веруют в то, что по делам их воздастся после смерти, но, в сущности, это никак не мешает мерзавцам быть мерзавцами, а сволочи — оставаться сволочью. А всё потому, что они принимают на веру текущие установки, не особо вникая в них. Нужно поступать хорошо, поскольку епископ объявил так на проповеди? Прекрасно, но епископ же не будет ходить за прихожанином по пятам, не будет ловить на неприглядных поступках. Вот и получается, что внешний закон, установленный далёкой властью и ставящий такую же далёкую цель, не выдержит стремления человека к адаптации. Человек, существуя в определённом окружении и обладая ограниченными ресурсами для выживания, приспособит правила под себя. Он найдёт сотни оправданий и применит тысячи уловок, чтобы примирить себя с установками, навязанными ему извне. А потому какой в них смысл? Это издевательство над личностью — давить на неё сводом догм, слепленным из остатков племенных обычаев.
— К чему вы ведёте?.. — выдавил побледневший Отто.
— К тому, что незыблемость морали и истин — вещь устаревшая и пустая. Вот вы, к примеру, хоть сейчас можете швырнуть в меня чернильницей, я же вижу, у вас рука тянется к ней — и бог не покарает вас за это. Вы совершенно свободны творить всё, что вам взбредёт на ум. И вы отвечаете за последствия: перед государством, если я пожалуюсь на вас за брошенную чернильницу, или передо мной — если я решу лично осуществить правосудие. А это означает, что вам лучше ориентироваться в своих поступках не на небеса, а на то, как к вам отнесутся другие люди. Человек как существо социальное наиболее выигрывает, когда процветает общество вокруг него, когда его отношения с соседями строятся на взаимной выгоде и поддержке. Это и нужно осознать; без понимания, что ты будешь благоденствовать среди благоденствия других, не получится избавиться от надстроек, которые завязаны на страхе и слепом послушании — и которые глубоко противны людям.
— Да вы кантианец [3]! К чему этот пересказ категорического императива! Это бездушные рассуждения. Они проповедуют эгоизм, они игнорируют любовь — сплошной рацио!
Я пожал плечами. У меня пока не было времени изучать труды современных философов, чтобы жонглировать их цитатами. Мне было важнее проверить, как воспримут провокационные идеи дети. Ведь если Существо черпает силы из христианства, когда-нибудь мне придётся столкнуться с церковью — и биться с ней за влияние на молодые умы.
— Категорического в человеческих отношениях нет и никогда не было. Что вчера было запретным, сегодня встречается повсеместно. Нет никакого довлеющего над человечеством абсолютного закона. Если завтра эволюционные подвижки вынудят людей адаптировать новую стратегию для выживания и благоденствия, так тому и быть.
В этот миг Отто словно возвысился. В глазах его запылал огонь веры. Щёки налились румянцем. Он задрал подбородок, будто вещал с трибуны, — несокрушимая твердыня церкви, и ничто не может поколебать её.