Уловив мои колебания, франт протянул мне руку.
— Герберт Бош. Устроитель сего события и председатель шахматного клуба «Серый епископ», скромный энтузиаст игры.
Я аккуратно пожал её.
— Макс Кляйн. Так и быть, поучаствую.
— Вам наверняка часто намекают, что фамилия у вас говорящая?
— Честно говоря, редко осмеливаются.
Рядом с Гербертом я выглядел реликтом древней эпохи. Одежда на мне была опрятной, над ней постаралась фрау Шнайдер, но экономке не под силу было скрыть старый фасон. Новый же гардероб пришлось бы брать на заказ — вещи, сделанные под среднего обывателя, на меня не налезут. Но я не переживал насчёт того, что отстаю от течения моды, в моём случае это было неважно. Меня позабавила причина, по которой я заслужил приглашение от Герберта.
Уверен, ему показалось отличной шуткой притащить на турнир дуболома вроде меня.
Мы поднялись на второй этаж кафе, где были подготовлены столики с шахматами и громоздкими часами для контроля времени игроков. За один такой Герберт и усадил меня, — а затем зафыркал, безуспешно стараясь выдать смех за кашель.
Должно быть, уморительное было зрелище: медведеподобный крестьянин за шахматным столиком.
Я сохранял спокойствие.
— Сколько раундов будет в турнире? Если он продлится несколько дней, я не смогу посетить его.
В кузнице меня ожидала уйма дел.
— Турнир продлится от силы часа два, — заверил Герберт. — Играть вы — как и остальные — будете против одного человека. Вам знакомо имя гроссмейстера [2] Эмануила Ласкера [3]?
— Боюсь, что нет.
— Он бывший вельтмейстер [4]. Проиграл в прошлом году и с тех пор ведёт жизнь затворника. Я смог расшевелить его обещанием проспонсировать крупное состязание после этого турнирчика… Герр Ласкер ратует за то, чтобы шахматистам хорошо платили. Это он не только про себя, кстати.
Говорил Бош вполне искренне. Мне показалось, он не был плохим человеком. Он не рассердился на меня за то, что я чуть не сбил его с ног, и не опустился до открытых насмешек надо мной. Он был беспечным богатым сумасбродом, которому взбрело на ум повеселиться за мой счёт — точно так же, как взбрело вытащить из депрессии Ласкера.
— Удачи, — напоследок пожелал он. — Она нам всем понадобится. Если повезёт, кому-то удастся вырвать ничью.
Герберт расположился за соседним столиком и приказал обслуге запустить остальных участников. Столиков было тридцать штук, а желающих сыграть — много больше. Вероятно, они надеялись, что кто-то из записавшихся не придёт. Я запоздало сообразил, что ради меня Бош отказал кому-то в игре.
Становилось жарковато. Я снял пальто, аккуратно сложил его и пристроил на коленях; для вешалки оно было чересчур большим, а для спинки стула — длинным, и неизбежно подметало бы собой пол.
Когда игроки расселись, вошёл невысокий старик с крючковатым носом и седыми усами. Он носил светлую рубашку с закатанными рукавами и чёрные брюки. В руке он держал зажжённую толстую сигару. Публика притихла, и его шаги гулко отдавались в зале.
Старик затянулся и выпустил вверх клуб густого дыма. До меня дошёл запах; это явно была не та дрянь, которую курил Курт Мецгер.
— Ну что, начнём, — сказал Эмануил Ласкер и, подойдя к ближайшему столику, сделал ход. Запустил часы и перешёл к следующему, оставив соперника размышлять над тем, как ответить.
Очередь быстро дошла до меня. Мне достались белые. Я начал со стандартного хода — королевской пешкой в центр. Гроссмейстер мельком глянул на меня, презрительно дёрнул уголком рта и ответил Сицилианской защитой. По всей видимости, он решил, что я забрёл на турнир случайно, и вознамерился выбить меня как можно скорее. Сициалианская была призвана нарушить равновесие позиции — и обеспечить острую, опасную игру.
Над вторым ходом я размышлял чуть дольше: вариация Мак-Доннеля или Гран-при атака? Остановился на первом варианте. Статистически он вёл к более быстрому размену, а к нему-то я и стремился. При переходе в эндшпиль с десятью и менее фигурами у Ласкера не было шансов, в отличие от чистой позиционной игры в миттельшпиле.
Неформальное звание гроссмейстера Ласкер подтвердил быстро. Один за другим его соперники сдавались или получали мат. Спустя пятнадцать минут с Ласкером продолжили играть всего пятеро. Ещё через десять — двое.
Я и Герберт Бош.
Наши столики обступила толпа проигравших. Я чувствовал на себе изумлённые взгляды, в которых читалось: почему этот громила ещё барахтается, когда меня уже выбили?
Эмануил, поначалу не задерживавшийся у моей доски, после очередного хода белых нахмурился. По-птичьи склонив голову, он окинул взором позицию и впервые сел на стул. На его лице промелькнула озабоченность, углубив морщины. Часы отсчитали семь минут, прежде чем он передвинул слона и перевёл дух. Одобрительно кивнул мне: