Не то чтобы Людвиг разделял социалистический посыл песни. В обычной обстановке он осудил бы её, как осуждал всё, что привело Германию к постыдному проигрышу. Однако красное движение в стране доживало последние дни, его уже не принимали всерьёз, а занявшие его место социал-демократы были терпимой альтернативой националистическому подъёму. Тот толкал страну, ещё не оправившуюся от прошлого конфликта, к новому. Здесь и сейчас один опасный яд нейтрализовал другой, ещё более смертоносный.
Стих последний отзвук мелодии. Ветераны замолчали. Наступила звенящая тишина.
Члены «Сообщества» гордились тем, что презирали коммунистов, однако мелодия всколыхнула в них нечто, чему они и сами не могли дать названия. Тоску по погибшим сослуживцам? Тайную убеждённость, что война, какой бы благородной она ни была, хуже мира? Запутавшись в своих переживаниях, бывшие солдаты сидели тихо. Но их ступор вот-вот пройдёт, и тогда инициативу вновь перехватит Фрейданк, от возмущения временно лишившийся дара речи.
Чутьё редко подводило Людвига. Сейчас оно требовало поддержать музыканта. В конце концов, если он этого не сделает, на того могут и наброситься, — а большие кулаки не спасут от припрятанной заточки.
Решив довериться инстинктам, Бек степенно поднялся и захлопал в ладоши. Несколько секунд его аплодисменты разносились по залу в гулком одиночестве. Это прорвало плотину. За Людвигом захлопали другие, поначалу неуверенно, потом — с отдачей, со свистом и топаньем. Так, как они благодарили бы какого-нибудь скрипача в кабаке прифронтового города, куда их привезли с передовой на ротацию.
Если песню хвалил офицер, то в ней не было ничего предосудительного, верно?
Примерно треть ветеранов не последовали примеру Людвига, но, оставшись в меньшинстве, возмущаться они не рискнули.
Одобрительная реакция Людвига сбила с толку Фрейданка, который ястребом взирал на пианиста с трибуны. Не давая оратору собраться с мыслями, Бек забрался на возвышение. От него тоже ждали речи, как сказал председатель перед собранием. Впрочем, побывав на нескольких десятках подобных мероприятий, Людвиг и сам знал все тонкости.
Он выступил с коротким сухим обращением к ветеранам. Когда оно подошло к концу, музыкант сыграл гимн республики. К нему у собравшихся вопросов было куда меньше, чем к прошлой песне: флаги, развешанные по стенам, указывали на относительную лояльность нынешнему правительству.
Выбор гимна подсказал Беку, что первоначальное впечатление его не подвело. Пианист был далеко не прост.
После своей речи Бек сошёл с трибуны. К нему поспешило не меньше двух десятков человек — все, кто представлял хоть какую-то значимость в этом союзе. Они хотели лично пообщаться с действующим офицером. Впереди этой толпы выступал председатель.
Проскользнув мимо них, Людвиг направился к музыканту.
Тот не замедлил представиться — Макс Кляйн, рядовой в отставке, служил денщиком на Восточном фронте.
— Что надоумило вас сыграть «Ich bin Soldat» посреди патриотического собрания? — спросил Бек с искренним интересом.
— Мне показалось, что выступление герра Фрейданка чересчур распалило парней. Вот я и решил охладить их пыл, — произнёс Кляйн. — Грубо вышло, конечно. Я нарушил протокол встречи. Но иначе поступить было бы не по совести. Председателя немного занесло. Вы бы подумали, что мы рады развязать новую войну, а в уставе нашего союза чётко прописано: мы за мир и взаимопомощь. Во всяком случае, пока войну не объявят нам. Тогда будем обороняться.
Позиция Кляйна звучала разумно. Пожалуй, наиболее разумно из всего, что Людвиг слышал в командировке. Это вызывало в нём уважение к Максу. То, что дельную мысль озвучил денщик, его удивило не сильно. Куда больше он поразился контрасту между внешностью и тем, как Кляйн выражался. У него было чистое произношение.
Макс Кляйн был загадочным человеком. А деятельный разум Людвига не мог пройти мимо загадки.
— Вы учились игре на пианино в консерватории?
— Самоучка.
Самообразование Людвиг уважал, но ему было кристально ясно, что такого уровня без помощи учителей не достичь. Кляйн явно темнил.
Прежде чем он задал очередной вопрос, в разговор встрял добравшийся до них председатель:
— Герр Бек, позвольте принести вам мои искренние извинения за поведение нашего товарища. Он действовал по своей инициативе, это была какая-то злая шутка, и…
— Он вор! — визгливо крикнул кто-то. — Вор, любитель евреев и предатель отечества!
Вперёд пробился, сильно прихрамывая, мужчина с лицом уверенного в себе идиота. За ним несли деревянный оружейный ящик. В задних рядах наметилась возня: несколько человек с руганью стали пробиваться к центру, но их скрутили и оттащили другие ветераны, похоже, подчинявшиеся хромому. Фрейданк в растерянности взирал на происходящее — столь стремительное развитие событий выбило его из колеи. За пределами трибуны он оказался куда безобиднее, чем на ней.