Тот одарил его улыбкой, при виде которой Эрик мгновенно пожалел, что не находится за тысячу километров и пять лет отсюда — да хоть бы и в руинах Вердена в разгар бомбёжки. Эта чудовищная ухмылка обещала ему невыразимые мучения.
— Я тут наткнулся на ваших друзей, — продолжил Кляйн, — и они были так добры, что сообщили мне о вас. О том, где вы… и обо всём прочем.
— Н-не понимаю… — заикаясь, выдавил Эрик.
— Я не о том, что вы приказали меня убить, герр Флюмер. Об этом я способен догадаться и так. Я имею в виду ваши секретики. Ваше грязное бельё. Вы не поверите, в чём согласны признаться люди, если их как следует порасспросить.
— Вы… с кем-то путаете! Я ничего не знаю! Я их не знаю!
— Что, вы даже не обеспокоитесь их здоровьем? — насмешливо спросил Кляйн. — Не переживайте, ваши соратники живы. И готовы повторить то, что поведали мне, перед собранием нашего союза.
В голове Эрика заметались лихорадочные мысли. Что конкретно известно этому изуверу?
— Как думаете, обрадуется ли герр Фрейданк сведениям, что помощник нашего уважаемого казначея с вашего попустительства прикарманил членские взносы? И не просто прикарманивал, но делился с вами и вашими… товарищами? Ваш друг… Йонас, кажется?.. участвовал в передаче денег и приносил поддельные бланки на подпись.
Эрику слегка полегчало. Если это всё… такое можно пережить. На слово Кляйну не поверят, ну а Йонас — известный болван, мало ли что он наплёл. Потребуется серьёзное разбирательство, в ходе которого все следы финансовых махинаций успеют подтереть, а даже если что и всплывёт, то Фрейданку придётся простить эту мелочь. Брали они немного, так, пошиковать на особых собраниях своего крыла, а взамен «Сообщество» получало покровительство полиции. Если Эрик разыграет карту с необходимыми выплатами начальнику комиссариата, то историю живо заметут под ковёр, ибо подставлять шею под гильотину дураков не сыщется.
— О, вы полагаете, что это всё? — хмыкнул Кляйн, и у Эрика мороз побежал по коже. — По сравнению с откровениями Тобиаса ваше воровство — сущая мелочь.
— Я н-н-не…
— Он в красках описал мне, как вы познакомились одним вечерним вечером на прогулке к Нойер-зее [3].
Горло Эрика будто перехватило тугим обручем. Он больше не мог издать ни звука. Ему показалось, что земля у него под ногами закружилась, словно он оказался посреди карусели.
— Вы встретились у Ландверканала, на мосту Лихтенштейн. Вас связал общий интерес, который вы немедля опробовали в парке…
Эрик затряс головой, как припадочный.
— Как вам повезло, что вас не застали коллеги! Там рядом полицейский участок, на углу Дерффлингерштрассе и Курфюрстенштрассе. Что бы они подумали, обнаружив вас со спущенными штанами посреди кустов?.. А ваши соратники? В конце концов, они верят, что мужеложество порочнее иудейства. По их — и вашим, уверен — убеждениям, еврей родился тем, кто он есть, и его гнилая природа естественна, хоть и порочна, а вот ваши забавы — ваш выбор, который лишает немецкую нацию семьи и детей. Из-за гомосексуалистов погибает целый род будущих немцев, герр Флюмер. Вы — предатель Германии. Вам известно, как поступают с предателями?..
Эрик ощутил прикосновение к подбородку, и его голову запрокинула сильная рука, заставив взглянуть Кляйну в глаза. На него вдруг нахлынуло спокойствие приговорённого, и он подумал, что Кляйн и не человек вовсе. Не бывает у людей такого взгляда — пронзительного, жесткого и холодного, словно тебе выворачивают душу наизнанку. Такого… понимающего. Будто Кляйн прекрасно сознавал, что Эрику нравилась не сама по себе связь с мужчинами, что его возбуждало противоречие: вот он распинается в кабаке среди единомышленников насчёт морали, нравственности, германского долга и всего, что составляет его Weltanschauung [4], а вот — крадётся, как вор, в сумерках по дорожкам парка в поисках краткого взрыва удовольствия, полный неутолённой жажды разрушать запреты, которые сам и возводит.
И если Тобиас проговорится… А он уже проговорился, потому что боялся Кляйна пуще гибели… После этого не понадобится никакого расследования. В таких вещах расследовать нечего. Это пятно на репутации ничем не отмыть.
Эрик будет уничтожен. Сначала социально — опозорен, изгнан, уволен, — а потом его подстерегут в безлюдном месте и изобьют до смерти.
— Меня чужая постель не беспокоит, — произнёс Кляйн. — Но деньги воровать прекратите. И не лезьте ко мне больше. Ваши нелепые козни утомляют.
Рука, которую он держал на плече Эрика, сжалась, и тот с удивительной ясностью ощутил, что в этой ладони находится сама его жизнь, которую могут раздавить в одно мгновение, походя и без сожалений.