— Стани? Пойдем?
Я встал. Танцор я, честно говоря, так себе, но и Амала, вопреки стереотипам об индийской крови, все-таки не Кристи. Так или иначе, мы справлялись с ритмом, и ритм даже захватил меня, я точно угадывал движения партнерши, раза два даже умудрился прокрутить ее вовремя, я почти забыл о том, что теперь ведь все иначе… нет, все в точности как раньше, как всегда. Мы веселились, нам было так здорово вместе, и кто-то пустил подсветку, затемнив помещение, а кто-то взорвал самодельную бомбу с конфетти, и блестки ложились нам на головы, на плечи… Альбина оставила инструмент играть самостоятельно и тоже пустилась в пляс.
После танца я забился в угол. На меня все навалилось снова. Черт, как же я мог все это забыть… я живу в антиутопии. Нет, конечно, в книге много чуши, это понятно; но вспоминались мертвые глаза Аркадия Дикого. Его лицо не было обезображено действием вакуума. Так еще хуже — казалось, что глаза смотрят на меня с упреком. Его… убили? Да с чего бы? Это ведь чушь, это бред. Он никому не мешал. Но в книге верно указан один факт — никто не контролирует ОЗ. Никто не может это проверить.
Как мы можем так жить, как я мог так жить — не задумываясь ни о чем, просто работая, просто общаясь с милыми, приятными сердцу ребятами, друзьями…
Торрес? Неужели инженер-аэрокосмик способен на такое? Ну ладно моя мать. Осколок героического прошлого. Там можно представить все, что угодно. Но обычный инженер, обычный славный парень с «Четверки»…
— Стани? — Амала присела рядом со мной, — ты чего такой смурной?
Смуглая рука коснулась моей. Черные большие глаза Амалы смотрели встревоженно. Я забыл, кем она работает, она у нас не часто появлялась — но спросить вот так неловко. Я выпрямился и улыбнулся.
— Как у вас там, на «Двойке»?
— Да хорошо, — индийка тоже улыбнулась рассеянно, — я-то мало связана с делами базы, сижу в башне, задачки решаю… знаешь, теоретическая космогония это больше математика. Но я занимаюсь формированием астероидов и малых планет, наблюдения тоже нужны. И пожалуй, даже просто сидеть на Церере куда продуктивнее, чем на Земле, настраивает на совершенно другой лад. Многое начинаешь понимать иначе, более глубоко. Наверное, так же и с медициной…
— Люди — они везде люди, — произнес я мрачно, — и на Земле, и на Юпитере. И в других системах…
Я усмехнулся собственному афоризму. Это правда: люди везде остаются людьми; нам, салверам, все равно, где работать.
И вот я сижу в дальнем Космосе, среди мертвых камней, у черта на куличках, и переживаю из-за межчеловеческих отношений. Из-за того, что общество — до сих пор слишком сложная и непонятная штука.
— А кстати, насчет других систем… Ты знаешь, что дали добро на колонизацию 61 Лебедя? Планета будет называться Радуга, Российскому Совету официально дан приоритет. Сиань и Нью-Атлантис давно полным ходом осваиваются, теперь еще одна планета будет.
— Что, серьезно уже пришло подтверждение от пионерской экспедиции? Я так отстал от жизни?
— Конечно, лекарь! У тебя, по ходу, депра, исцели себя сам. Пришло подтверждение, начато строительство города!
— Ничего себе! — я переваривал новость, — это означает, что уже очень скоро будут набирать колонистов…
— Я решила подать заявление! — воскликнула Амала, — и плевать, если там космогония будет вынесена из списков служб — ею я могу заниматься и в свободное время! Я могу служить кем угодно, есть образование инженера-программиста, да и астрофизики там точно нужны…
— А что тебе, на Земле надоело? — поддел я девушку. Амала засмеялась.
— Это меня спрашивает церерианин, на Церере!
— Про что перетираем? — подсел к нам Вэнь.
— Про колонизацию! Ты слышал, что разрешили начинать широкое заселение Радуги?
— Конечно. А вот если ты об этом не слышал — это еще один симптом!
— Да мне не до того просто, — я повернулся к Амале. — Послушай, но ведь это совсем другое. В Систему мы вербуемся на время. Это считается чуть ли не подвигом, некоторые вон специально добиваются этого ради карьеры. А тут… на всю жизнь ведь.
— Ну межзвездные полеты теперь возможны, почему так уж фатально, — возразил Вэнь.
— Я не про то… конечно, если поймешь, что ошибся, вернуться можно будет. Невозможно представить, что Совет одобрит иной порядок. Но официально ты все-таки вербуешься навсегда. До конца жизни. А там… там нет многого из того, к чему мы привыкли на Земле.