— А игры?
— Мам, ну кто не играет? Каждый второй либо в реале, либо в онлайне ролевик.
Мы не стали продолжать дискуссию о смысле жизни. Мать больше интересовало, что я намерен делать здесь, в Кузине.
— Ты же о чем-то думал, что-то планировал… Конечно, я очень рада, что ты будешь рядом со мной. С твоей Церерой мы не могли даже перезваниваться, и это ужасно просто! Но все-таки интересно… просто потянуло к корням?
— В общем, да.
Это было трудно объяснить. Мать внимательно смотрела на меня. Она проницательный человек. Умеет, блин, допросы вести. Мне казалось, она догадывается, что дело здесь не только в желании покалеченного человека вернуться к родному дому.
— Понимаешь, — сказал я, — за последнее время… так вышло, что мне надо во многом разобраться. В нашем мире. В том, как все устроено… в истории, почему все так произошло, а не иначе. Здесь, в Кузине мне все знакомо. Я хорошо знаю и помню эти легенды, я вырос на них. Да и ты — ты можешь тоже что-то подсказать, помочь. Хочу понять, как это все происходило. И исходя из этого понять современный мир. Мне кажется, здесь это выйдет лучше всего.
— Ну что ж, стараться понять — это похвальное занятие. Хорошая работа. Ты знаешь, когда вводили Службу, ведь не случайно разделили эти два понятия — служба и работа. Раньше работой называлось только то, за что платили деньги, ну или уже после революции — за то, за что ставили на снабжение. А теперь это стали называть Службой. А работа…
— Работа — это то, ради чего человек живет, — кивнул я, — я в курсе, мам, мы в школе это все очень хорошо разбирали. Это активность по отношению к окружающему миру, себе самому… Читать книгу — это работа, проводить время с близким человеком — работа; тренировать тело — работа. Все, что уменьшает количество энтропии — работа. А что ее увеличивает — как правило, нет. К работе никто не может принудить, но она — смысл жизни и ее содержание. Ты, кажется, до сих пор беспокоишься, не планирую ли я лежать на диване и плевать в потолок, увеличивая мировую энтропию?
Мама засмеялась.
— Ты взрослый человек, — сказала она, — и я люблю тебя, каким бы ты ни был — можешь лежать и плевать в потолок. Тем более, что ты ранен и все еще не восстановился. Мне просто интересно, чем ты живешь, о чем думаешь — вот и все. Я не оцениваю.
— Трудно воспринимать тебя иначе, как оценивающую инстанцию, — признался я. Мать сморщилась.
— Мне всегда хотелось быть для тебя просто источником безусловной любви.
— У тебя это не совсем получается. В смысле, я знаю, что ты любишь меня… я тебя тоже люблю. Но ты сама такая… понимаешь — ты такой железный, героический человек, всю жизнь посвятивший Службе, что твою близость уже невольно воспринимаешь как оценивание, уже смотришь на себя и думаешь — где ты накосячил, соответствуешь ли ты такому высокому образцу.
— Тьфу на тебя! — воскликнула мать, — я сейчас обыкновенная старушка! Ну правда, — она посерьезнела, — я на самом деле немножко работаю сейчас. Я книгу пишу.
— Правда? О чем?
— О прошлом. Я же не писатель, сочинять не умею. Но мне сказали, что мой опыт, он все-таки того… важен. Ну вот я и пишу.
— Про Освобождение?
— Да. Она называется «Последний, решительный бой».
— Дашь почитать?
Мать вдруг замялась.
— Наверное, дам. Потом. Сейчас… я еще не очень готова.
К вечеру мы вышли прогуляться. Я сразу прихватил рюкзак, и мама проводила меня до квартиры, которую заранее сняла для моего — пока временного — проживания. Если я захочу, могу остаться в этой квартире хоть всю жизнь, конечно.
Мог бы снять и сам, но решил попросить маму — ей это явно было приятно, да и она лучше знает современный Кузин, и снимет так, чтобы мы жили друг от друга недалеко.
Жилой комплекс состоял из причудливо расставленных друг на друге цилиндров, в промежутках топорщилась зелень — сады на крышах и балконах. Эта конструкция приятно вписывалась в окружающий смешанный лес, магнитка и транспортная дорожка проходили позади комплекса, а перед ним текла Кузинка с песчаным пляжем, на котором даже сейчас, в майский холодок, были видны безумные купальщики.
Речка, как выяснилось, была видна и из окна моей квартиры — что очень порадовало. Река, верхушки деревьев, синее небо. Квартирка совсем небольшая, двушечка, но мне она казалась огромной — после комнатушки-гробика на Церере и даже очень неплохой комнаты в санатории. Больницу я почти не помнил, там я все время был заторможенный от медикаментов.