<p>
Он привык к степям, к невысоким перелескам, а тут были огромные древние деревья, такие мощные, что кажется, если сам их не увидишь - не поверишь, что такое бывает... Азеран среди них выглядел маленьким. Подумалось: прямо какой-то островок получается в мире лондар, где можно быть собой и не бояться сказать вслух, как ты на самом деле относишься к происходящему... И что же, теперь все они умрут?</p>
<p>
Азеран словно услышал волну накатившей печали, подбежал и с размаху положил лапы на плечи, - внимательные глаза иного, но разумного существа смотрели тревожно. Райнер невольно улыбнулся: недавно ещё веселился, глядя на хозяина Шалого, теперь сам ощутил, как трудно устоять на ногах.</p>
<p>
А в опустевшем после разъезда гостей доме почти зримой грустной пеленой осталась память ушедшего веселья.</p>
<p>
</p>
<p>
***</p>
<p>
На исходе лета и осенью они занимались уже привычным Райнеру сбором урожая, - и пока что усталость заслоняла глухую тоску, ожидание и чувство вины, можно было упасть без сил и провалиться в сон, потом снова приниматься за работу... Люди приходили редко, он тянул время, не назначал следующий отъезд и осознавал, что отныне жизнь становится бесконечным тяжким ожиданием, от которого можно было закрыться повседневной работой. Но - только пока. Он со страхом ждал, когда же наконец настанет и пройдёт осенняя поездка к Переходу, и начнётся зима.</p>
<p>
Он не мог объяснить, почему его так страшила грядущая зима в поместье Ника, - мало ли их было уже, этих зим, прошло уже восемь с эпидемии, эта девятая... да и вряд ли будет что-то хуже, чем когда он жил возле Перехода, когда он стал лондар... Но всё же теперь стоило немного похолодать, как сжималось сердце.</p>
<p>
Когда пришли мать с девочкой, он не заметил ничего необычного, - ну да, подросток, повезло выжить... а потом на него обрушился тонкий голос.</p>
<p>
-Папа!</p>
<p>
Райнер вздрогнул, растерянно вгляделся в лицо девочки: да нет, не может быть, это какая-то ошибка... Мать смущённо схватила девочку за руку.</p>
<p>
-Извините... она так часто... понимаете, отца на её глазах...</p>
<p>
-Понимаю.</p>
<p>
Райнер медленно подошёл к девочке. Та отчаянно смотрела снизу вверх. Сколько ей лет? А сколько было, когда началась эпидемия?.. В её лице явно была какая-то сумасшедшинка.</p>
<p>
-Послушай. Я бы очень хотел сказать тебе - да, сказать - здравствуй... Но это было бы враньё. Враньё, которое ты бы быстро распознала. Ты не заслужила того, чтобы тебя вот так оскорбляли.</p>
<p>
-Я знаю, - она покачала головой неожиданно разумно. - Но ты похож. Издали.</p>
<p>
-Спасибо...</p>
<p>
-На него напали. Давно. Мама меня утащила, и я не знаю, отбился он или нет.</p>
<p>
-Да.</p>
<p>
Он думал о том, что до осенней поездки через две реки остаётся дня три, не больше.</p>
<p>
...На высокий берег к Переходу они взбирались ночью, и он нёс девочку на руках, чтобы она не споткнулась.</p>
<p>
</p>
<p>
***</p>
<p>
Зима подкралась неслышными снежными шагами и отрезала их - от городов, от рек, от других стран. Зима легла холодной преградой между поместьем и тайными убежищами тех, кто ещё остался в живых. Райнер осознал, что пока - всё, на долгую зиму они заперты вместе, и жизнь исподволь стала создавать меж ними нити узнавания, незримую общность. Сартен всё реже выходил из своей комнаты, и они сидели у него. Райнер вдруг оглянулся на проходящие дни - и не понял, почему так боялся зимы: каждый из людей принёс сюда невысказанную мечту о потерянном доме и, оставшись тут, поневоле начинал воплощать её в жизнь, в коридорах звенели голоса, женщины вспоминали рецепты забытых блюд, помогали прибираться, приводили уют в пустые комнаты. Райнер подумал: а ведь верно, и его собственная давняя бездомность в этих стенах куда-то улетучивалась, забывалась, он давно уже начал тут по-хозяйски наводить порядок, и как-то никто из прислуги и не возражал, да и Сартен-старший тоже, только лукаво посматривал на него, когда он в своём рвении слишком старался...</p>
<p>
Он иногда пытался стряхнуть завораживающее, затягивающее спокойствие зимнего поместья и сказать себе: нет, это похоже на падение в горах, когда ты зацепился за что-то и хочешь уверить себя, что это накрепко, а потом снова летишь, и снова зацепляешься, и опять занимаешься самообманом, который рано или поздно закончится неизбежной пропастью. Но день приходил за днём, ничто не вторгалось в тишину, и его снова и снова включали в круг тепла и выстраданного покоя, где можно вместе помолчать.</p>
<p>
И он почти поверил тишине.</p>
<p>
Почти - потому что впереди маячили новые путешествия к Переходу, новые - да нет, уже известные - опасности, потому что впереди был голод, о котором он сейчас старался не думать.</p>
<p>
Иногда ему хотелось заснуть и больше не просыпаться, чтобы остаться в этой прозрачной зиме, когда уже совершившиеся беды ушли, а новые ещё не наступили.</p>
<p>
</p>
<p>
***</p>
<p>
К весне он окончательно увяз в этом ощущении - что время катит свои волны над ним, над крышей поместья, мимо... и когда реки вскрылись, когда пришло время везти перезимовавших людей к Переходу, то возникло слабое удивление: как, это было - временно, и снова придёт гонка, и исчезнут лица, к которым успел привыкнуть, к кому успел привязаться... задним числом осознал: да, успел привязаться, и долгие разговоры зимними ночами уйдут, а он останется... Но они тоже знали, и в их глазах жила надежда на иную жизнь... а он не имел права говорить о себе, запретил себе это давным-давно. И так неожиданно было услышать на прощанье: ты хороший человек, не смей думать, что ты только ключ от Перехода, не смей думать, что только из-за этого мы говорили с тобой, помогали пережить зиму... не смей.</p>