— Смейтесь, смейтесь! Зато маленького пуля не сразу сыщет.
Евтей Моисеевич всегда старался поддержать веселый настрой и бодрый дух солдат, но не забывал при этом что-либо добавить и посерьезней:
— Конечно, маленького пуле труднее найти, особенно если он хорошо окопается. И на тишину нельзя надеяться: на фронте она обманчива.
Да, уж кто-кто, а Евтей Гребенюк знал, как обманчива тишина. Почти в ту же секунду загрохотала вражеская артиллерия. Тяжело ранило командира взвода, и ротный приказал парторгу Гребенюку заменить взводного.
Евтей Гребенюк предупредил коммунистов, чтобы они помнили о молодых солдатах, и, придерживая потертую полевую сумку, побежал вдоль ломаной линии, образованной окопами.
Еще не затихла артиллерийская канонада, а на фоне ясного неба показались черные точки. Послышался железный рокот, и точки, все разрастаясь, превратились в танки. Покачиваясь на ухабах, словно огромные лодки, они двигались на окопы. Казалось, никакая сила не сможет остановить их…
Но вот возле одного из окопов вздрогнуло и выбросило красный язык орудие, приданное пехоте. Еще выстрел, и один из танков остановился, окутался дымом. Но другие по-прежнему приближались к гвардейцам. Гребенюк потеснил плечом молодого солдата, взял у него противотанковое ружье и, прицелившись, выстрелил. Стальная громадина с разорванной гусеницей беспомощно закрутилась на месте.
— Так ему! — торжествующе закричал бронебойщик Гончаренко. — Не нравится? А мы еще одного, чтоб не скучно было!
Прозвучал выстрел Гончаренко, и дымом окутался третий танк…
В этот день не удалось врагу смять боевой порядок роты. Противник был остановлен и на других направлениях. Молодое пополнение почувствовало себя увереннее, хотя новобранцы по-прежнему жались к «старичкам», особенно к бронебойщику Гончаренко и парторгу Евтею Гребенюку. Гончаренко был «внештатным» помощником Евтея как в боевой, так и в партийной работе. И не раз в траншее звучал его глуховатый басок:
А после этого трудного боя юный Ющенко вдруг спросил:
— Почему «если б»? Можно сказать без «если»:
— Хорошо! — похвалил Евтей Гребенюк. — Сердце вроде бы детонатор чувств человека. Откуда же у тебя слова такие хорошие?
Ющенко покраснел, но ничего не ответил. Евтей понял, сказал серьезно:
— Раз такие слова пришли у тебя от сердца, значит, ты страх пересилил и созрел для большого дела. А у нас еще впереди немало трудных боев.
И может, впервые Евтей Гребенюк не смог скрыть своей грусти. Кто знает, не вспомнился ли ему жаркий летний день, когда он ехал на фронт мимо родного дома? Монотонно стучали колеса. Отставали от эшелона истерзанные войной станицы и города, мелькали исклеванные пулями хаты, стен которых уже давно не касалась кисть.
С каждой минутой все тревожнее колотилось сердце Евтея: увидит ли целой станцию? Встретит ли кого из знакомых? Уцелел ли хотя бы почтовый ящик, чтобы бросить в него солдатское письмецо-треугольник: жив, мол, здоров, даже еду вот через нашу станцию…
Едва эшелон стал тормозить, Евтей Моисеевич выскочил из теплушки и тут же попал в объятия своего родственника Кулика. Евтей задохнулся от радости.
— Ленька-а-а! Ну, как? Как мои? Живы ли? Как младшенький?
И оба осеклись разом. Узнать бы, сколько простоит эшелон, тогда бы до дому сбегать, село-то рукой подать.
— Слетал бы ты до моих, — попросил Евтей. — Может, поспеют сюда прибечь. Мне самому рискованно: гляди, дадут отправление… Посчитают за дезертира.
— Я мигом, я мигом, — заторопился Кулик. — Чего ж не слетать? Такое дело, на фронт же едешь.
Леонид Кулик схватил записку и побежал в станицу прямиком через поле, срезая угол.
Однако не суждено было сбыться мечте Евтея. Защелкали буфера вагонов, и несколько сильных рук подхватили его, втащили в теплушку. Кто-то спросил:
— Как же твоя станция называется?
Евтей вздохнул:
— Терпение. Верь, не верь, а вот так и называется.
— Скажи ты! Терпение! — удивился Гончаренко.
— Есть и получше, — горько улыбнулся Евтей. — У Мелитополя — Обильная, впереди повстречается Плодородие.