Сквозь белесые клубы дыма прямо на нас бежала цепь людей в полном боевом снаряжении. Некоторые падали и оставались лежать, другие перевертывались, как подстреленные зайцы. За сто метров до нас воронки поглотили оставшихся. Должно быть, это был совсем юный отряд: они выказывали рвение, свойственное неопытности.
Как по нитке, по гребню возвышенности ползли четыре танка. В несколько минут они были растоптаны артиллерией по земле. Один развалился пополам, как игрушка из жести. Справа, шатаясь, опустился на землю с предсмертным криком фаненюнкер Морман. Он был храбр, как молодой лев. Это я знал еще по Камбре. Его уложил выстрел прямо в лоб, нацеленный точнее, чем тот, рану от которого он мне тогда перевязывал.
Дело, казалось, было еще не проиграно. Я прохрипел фенриху Вильски, чтоб он полз налево и своим пулеметом заткнул прорыв. Он вернулся очень быстро и сообщил, что в двадцати метрах уже все занято: там были части совсем другого полка. До сих пор я стоял, держась левой рукой, как за руль, за пучок травы. Теперь я смог повернуться, и мне открылась странная картина: англичане частично проникли на участок траншеи, слева примыкавший к нашему, частично же двигались вдоль нее со штыками наизготовку. Едва я успел осознать близость опасности, как новый, еще более неожиданный сюрприз ошеломил меня. За моей спиной еще двигались атакующие: это по направлению к нам вели пленных с поднятыми руками. Итак, враг почти сразу же после того, как мы пошли на штурм, проник в деревню. Теперь мешок был затянут. Он отрезал нас от своих соединений.
Картина все больше оживлялась. Англичане окружили нас и потребовали бросить оружие. Произошло замешательство, как на тонущем корабле. Слабым голосом подбадривал я рядом стоящих к борьбе. Они стреляли в своих и чужих. Наша горстка была окружена немым молчанием и криками. Два могучих англичанина слева погружали свои штыки в траншею, откуда к ним моляще тянулись руки.
И под нами стали раздаваться пронзительные голоса: «Нет смысла! Снимай оружие! Не стреляйте, ребята!»
Я взглянул на двух офицеров, стоящих рядом со мной в траншее. Они беспомощно улыбнулись в ответ и бросили на землю свои портупеи.
Теперь выбор оставался только между пленом и пулей[3]…»
«Годится! — сделал вывод он, — у малого, явно был литературный талант… Если время будет — надо будет обязательно почитать».
Вдумчиво шаря по самым неожиданным местам, ища всевозможные нычки оставшиеся от реципиента, он обнаружил тощую пачку денег — которые из-за скачущей в это время инфляции, скорее всего уже ничего не стоили и, заводского изготовления, стальной австрийский кастет с четырьмя шипами и клеймом «H. STEINBRUCK GRAZ». Кастет был грубо доработан напильником — подогнан «по месту» и, в руке сидел как влитой…
«На первое время сойдёт, — подумал он и сунул обе находки в карман, — а там видно будет».
Ничего больше значимого не найдя, Эрик раздевшись прилёг на кровать и, продрых как сущий младенец до самого обеда. Пообедав и, не удержавшись от того, чтобы не побесить дядюшку — сделав ему пару язвительных замечаний по поводу качества сервиса, он прихватив с собой кофейник, чашку и спиртовку для подогрева, опять поднялся к себе наверх, где его ждал целый ворох старых газет.
Усевшись за стол, Эрик принялся за работу…
Дядюшка Фриц был изрядный скряга — не выкидывающий без крайней нужды, даже говённую бумажку!
…Тьфу! До этого, конечно не доходило, но здесь были даже изрядно пожелтевшие, бывало — сильно рванные или перепачканные чем-нибудь, довоенные газеты… Такие и, им подобные, Эрик откладывал в сторону: его интересовал последний год, даже — последние несколько месяцев.
По большей части, это была местная «жёлтая пресса» — газет с таким название, он даже не помнил! Затем, крупнейшие общегерманские германские газеты — которые, даже нацисты в 30-ых не осмелились закрыть: «Frankfurter Zeitung», «Kolnische Zeitung», «Deutsche Allgemeine Zeitung»… Далее, по списку: «Der Social-demokrat» — центральный орган Социал-демократической партии Германии (СДПГ), «Freiheit» — ежедневная газета независимых социал-демократов.