— Кого доставили, станичные?
— Не твоего ума дело, ты Штепан-жатинщик, вот и шиди шибе в штрельне да помалкивай, — прошепелявил один из спутников Дорони.
— Я вот пальну из пищали, тогда поглядим — моё ли это дело! Ишь, пёс шепелявый! Видно, пакостен, Игнашка, твой язык, коли его подрезали.
— Не шерчай, — пошёл на попятную задира, — кажака шопровождаем, к воеводе, ш вештью тревожной.
— Коли с тревожной, езжайте. Князь в церкви службу стоит, ждите у воеводских хором.
За стенами, что сложили низом из белого известняка, а по верху из красного кирпича-железняка, было тесно. Дома боярских детей, священников, служилых и приказных людей стояли близко друг к другу. Лишь у храма Николы Чудотворца они расступались, образуя небольшую площадь. По узкой улочке добрались до воеводского двора, спешились, встали у ворот в ожидании хозяина.
— Что воевода, хорош ли? — устало спросил Дороня у шепелявого Игната.
— Княжь-то? Хорош. Вечером ш Фёдором Львовым воев опричных на помощь привёл. Ныне он в Жарайске хожяин — Хвороштинин Дмитрий Иванович. Третий дешяток миновал воевода. Умён, в бою храбр аки лев, воин умелый. Мы ш ним Полоцк воевали. Кучу ляхов побили и людей рушких отполонили да из горящего пошада вывели. Дмитрий Иванович в то время головой был. Он и под Волховом шупротив крымцев шебя показал, жа то царь его жолотой монетой пожаловал. Приходилошь с ним видетьшя, и когда он рать по вештям под Великие Луки водил...
— Постой. Молвишь, князь воев на помощь привёл?
— На помощь, — Шепелявый ухмыльнулся, — Не один ты кажачек такой рашторопный. До тебя гонец ш вештями был. Путивльшкий намештник княжь Пётр Татев шторожа донецкого Абрама Алекшеева на Москву пошлал, доложить, что меж Коломакой и Мжой большая татаршкая шакма прошла. Припожднился ты, кажачок.
— Ничего, у меня есть что князю поведать.
— Вот и поведай, вон он идёт.
От церкви Николы Заразского до воеводских хором путь недолог, конь не нужен. Князь шагал широко, высокий, плечистый, русый волос зачёсан назад, синяя суконная шапка с соболиным околышем зажата в правой руке. Воевода спешил, видимо, кто-то сообщил о прибытии вестника из степи. Подошёл, оглядел запылённых воинов, остановил взгляд умных голубых глаз на Дороне:
— Молви.
Дороня недоверчиво посмотрел на княжих сопроводителей. Можно ли?
— Не медли, — в голосе князя проскользнуло нетерпенье.
— Царь крымский Девлет-Гирей и Саттар-бек две тьмы на Заразск ведут. Остальных царевичи Мегмет и Али к Рязани потянули.
— Доподлинно известно?
— Доподлинно, с сотоварищами гонца крымского пытал. Загон тысячник Саттар-бек ведёт, Девлет-хан при нём, простым воем обрядился.
Хворостинин обернулся к коренастому мужу в красной чуге:
— Фёдор, надобно к царю гонца послать. Дело немаловажное. Сам Девлетка в гости пожаловал, а до нас иные вести доходили.
— Вот так новость! — Фёдор сдвинул бархатную вишнёвую мурмолку на затылок.
Князь вновь обратил взор на Дороню:
— Спаси тебя Бог, важную весть принёс, казак. Как прозывать тебя?
— Дороней Шершнем звали, теперь Безухим звать будут.
— Почто Безухим?
— В плену был. Татарский бек уши резал.
— Как же тебя угораздило?
— Аркан — не таракан, зубов нет, а шею ест.
Чёрная тень набежала на светлое лицо, морщинистая рябь прошлась по высокому челу князя.
— Аркан татары на всю Русь накинуть хотят. Ироды! До коей поры будут терзать землю нашу, аки псы злобные?! Ничего, придёт время, посчитаемся. — Узкая ладонь воеводы легла на плечо казака: — Устал, чай? Велю накормить вас и по чарке налить за труды.
Шепелявый Игнат довольно крякнул за спиной Дорони:
— И то верно, княжь, брюхо не гушли, не евши не ушнет.
Хворостинин улыбнулся, хотел пройти мимо, Дороня остановил:
— Князь, яви милость, дозволь в Заразске остаться.
— Почто так?
— Татарина, что уши мне резал, Саттар-беком кличут.
Хворостинин ещё раз окинул взглядом статного, синеглазого парня, понимающе кивнул:
— Оставайся. Посыльным при мне будешь, расторопные молодцы нам надобны. Отдохни малость, вскоре призову, дел невпроворот.
Дороню и сопутников отвели в дворницкую, усадили за стол, где их уже поджидали братина с квасом, щи с капустой, хлеб, сыр и солёные огурцы. По княжескому указу поднесли по чарке янтарного сычужного мёда. От хмельного напитка зашумело в голове, навалилась слабость, потянуло в сон. Последние дни спать удавалось редко. Дороня склонился, уронил отяжелевшую голову на скрещённые на столе руки. Последние мысли о сотоварищах: