— Зови. Настоятель препятствовать не станет.
Монашек удалился. Взор бывшего воеводы вновь вскинулся к потолку.
«Вот оно, главное! Вот с чем и перед Богом предстать не стыдно».
Это была его последняя ясная мысль. Боль вернулась, захлестнула, бросила во тьму...
Чернец вернулся в сопровождении пожилого мужа, сухопарого, угрюмого вида, судя по одежде — казака. Лицо бывалого вояки обезображивал шрам. Розоватая борозда протянулась через лоб к правому виску. Прищуренный вследствие ранения правый глаз добавлял его виду ещё большей суровости, что несколько пугало молодого инока. Монашек остановился у входа, робко глянул на казака и со словами:
— Надобно соизволения испросить, — скользнул в келью. Казак переминался с ноги на ногу, ждал. Ожидание было недолгим. Монашек вернулся. Его бледное лицо выражало волнение и растерянность.
— Отец Дионисий упокоился. Беда-то какая, Господи! Игумена, игумена известить немедля...
Чернец засеменил прочь, оставляя гостя одного. Казак шагнул в келью. Взгляд упал на деревянное ложе. Там покоилось, теперь уже бренное, тело того, с кем не раз сводила его судьба, с кем заедино приходилось биться супротив врагов и кого почитал он — Дороня Безухий — за воина и воеводу великого. Переложив отороченную бараньим мехом красноверхую шапку в левую руку, Дороня широко перекрестился.
— Упокойся с миром, Дмитрий Иванович. Прости, не суждено проводить тебя в последний путь. — Казак низко поклонился. — Прощай, воевода...
Он не помнил, как пробирался между богомольцами и убогими, как покинул пределы обители. Слёзы застлали глаза, голова отяжелела, будто после доброй попойки. За воротами силы покинули его. Слабость в членах заставила присесть. Дороня прислонился спиной к шершавой, белого камня, монастырской стене, утёр впалые влажные от слёз щёки, устремил взгляд вдаль. Память птицей унесла его в прошлое...
Часть I
ПРОТИВОСТОЯНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
А не сильная туча затучилася, а не сильнии громы грянули:
Куда едет собака крымской царь?
оннoe войско хищным зверем кралось к рубежам Московии. Как и в прежние века, находили кочевники Дикого поля на Русь. Ныне пограбить и проверить прочность молодого Московского государства шли крымские татары хана Девлет-Гирея, правителя осколка некогда мощной Золотой Орды. Это было не первое вторжение во владения северного соседа за время его правления. Не единожды водил он своих воинов в русские земли, не единожды разорял грады и веси, не единожды возвращался с полоном. Этого было мало. Хан мечтал отбить у московского царя Казанское и Астраханское ханства, захватить его столицу и сесть в ней правителем — владыкой всех татар, русских, ногайцев, черемисов и других народов. Мечтал восстановить былое величие Золотой Орды, обрести славу знаменитого предка, завоевателя многих земель Темуджина, и стать независимым от турецких падишахов. Пока же помощь Высокой Порты необходима, но чтобы её получить, надо доказать свою силу, терзая тело Московской Руси... В набег Девлет-Гирей бросил пятьдесят тысяч воинов. Сила немалая, но сейчас большая война ему без надобности; прежде надо получить от правителя османов, Селима, необходимые для осады русских крепостей пушки и янычар. Однако падишах не спешил помогать своему вассалу. Повелителю турок нужны были войска для захвата Кипра и войны с венецианцами, да и неудачный поход на Астрахань, предпринятый в прошлом году в союзе с крымскими татарами и ногайцами, ослабил силы Высочайшего Османского государства. Владыке Крыма приходилось терпеливо ждать помощи и действовать...
Хан дома Чингисидов восседал на вороном жеребце арабских кровей. С вершины низкого холма он обозревал своё войско, а оно текло чёрно-бурой рекой, тянулось по Муравскому шляху, от горизонта до горизонта разрезая надвое весеннюю покрытую духмяным молодым разнотравьем степь. Девлет-Гирей улыбнулся, довольный своими воинами и собой, ведь он и сам воин. Хан поправил высокую белого войлока шапку, расправил плечи под кафтаном, на черноту которого лёг золотисто-красный китайский узор. Кафтан — подарок турецкого султана Сулеймана Кануни, покорителя Месопотамии, Аравии, Алжира и многих других земель. Кафтаном его одарили по прибытию в Стамбул, куда ездил для изъявления преданности и покорности. Хан верил, придёт время, когда ему так же будут клясться в верности правители иных земель. И не надо будет бояться гнева султана, как случилось после позорного астраханского похода. Тогда его и предводителя турецкого войска Касим-пашу от смерти спасло только заступничество сестры повелителя османов. Верил и в то, что избавится от опеки турок, как и от подарка Сулеймана: ведь красивой тряпке уже почти двадцать лет... Не стало дарителя кафтана, да и сам хан далеко не молод, хоть и сохранил в себе долю былой силы и ловкости. Девлет-Гирей отогнал грустные мысли, огладил редкие усы, аккуратно стриженную черно-рыжую с проседью бородку.