Взволнованный голос Ульяны остановил:
— Постой!
Подбежала, глянула в глаза:
— Почто осерчал? Почто слово не дал молвить?
Дороня отвёл взгляд, потупился:
— Смекаю, не мил тебе безухий.
— Не тот хорош, кто лицом пригож, а тот хорош, кто для дела гож.
Сладким сном пролетела для Дорони и Ульяны седмица. Сказала-таки девица Дороне заветное слово. Завязалась меж ними крепким узелком любовь. Где сердце лежит, туда и око бежит. И бежали ежедень друг к другу: глянуть в глаза, перемолвиться словечком ласковым. Уж и не думалось о пересудах, не трогала пустая людская молва. Евлампий махнул рукой, строгости поубавил: «Если бы не казак, не видать бы мне Ульянки. Пусть любятся, лишь бы греха-блуда не было». И не раз, и не два, таясь, выезжали за городские ворота, наведывались в дальний лесок. В дремотном спокойствии рощи, средь берёзок, клёнов, лип и редких елей, слушали пение птах и шелест листвы, упивались близостью. Там и сговорились в Москве свидеться, ведь и князь сказывал, что вскоре расстанется со здешними знатными бобровыми гонами да рыбными ловами и отправится в стольный град семью проведать, а допрежь государю поклониться. О том и Евлампию поведали. Старик не препятствовал, молвил: «Приезжай. Как на ноги встанем, засылай сватов. Ульянке пятнадцатое лето пошло, пора, да и мне такой жених по сердцу».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Приди ко мне, брате, в Москов...
Дороня, рискуя споткнуться на плавучем мосту через Москву-реку, прикипел взором к городу. Вот она, Москва, соперница родных его сердцу Пскова и Господина Великого Новгорода. Одолела коварная красавица свободолюбивых богатырей. На разорении их и иных градов русских разбогатела, расширилась, налилась силой. Стоит, свысока поглядывает на выходца земли Псковской. И невзлюбить бы её Дороне, да ум иное подсказывает:
«Кто ныне способен защитить Русь от многочисленных врагов? Ни Новгород, ни Псков, ни Тверь, ни Рязань не способны в одиночестве постоять за русские земли. Уже пытались порознь, когда нашли на русские княжества полчища монголов, и что вышло? Попали в кабалу на долгие лета, а ума не прибавили — всяк своей власти хочет. Не до всех дошло — надо едиными быть и врагов совместно бить. Польша с Литвой объединились, вдвое сильней стали. И кто удержит теперь Речь Посполитую и многих других неприятелей? Только она — Москва. Да и кого корить: подневольный московский люд, как и все русские, больше склонный к труду, чем к войне? Не он виновен, а алчные, жадные до власти правители. Да и все ли они плохи? Были и радетели за землю свою. Как иначе, не сломишь ты, сломят тебя. Не возвысишься ты, возвысится другой».
Вот и возвысилась Москва. Далеко окрест видать устремлённую в небеса колокольню Ивана Великого. Рядом, поблескивая на солнце куполами-шлемами, встали белостенные храмы, золотятся и пестрят разноцветьем крыши царских палат, дышат мощью скреплённые зубчатой стеной краснокаменные башни Кремля, построенные при помощи фряжских зодчих на Боровицком холме. Сильна Москва, лепотна, и к красоте этой приложено умение Дорониных земляков. Поведал князь Дмитрий Иванович, что церкви Ризоположения и Благовещенская строены псковскими умельцами. От слов этих потеплело в душе Дорони, вроде бы ближе стал ему чужой город.
За мостом начинался посад, прикрытый земляным валом. Издалека он казался краше из-за утопающих в зелени садов храмов, монастырей, хором с теремами. Вблизи оказалось иначе. Красна ягода калина, да внутри горька. Вдоль порченных выбоинами улиц, загаженных нечистотами, отбросами и скотьим помётом, несуразно лепились друг к дружке крепкие деревянные дома, избёнки с подслеповатыми оконцами, горбатые сараюшки и скособоченные клети. Потому время от времени и выклёвывал красный петух добрую часть Москвы, оставляя после себя чёрную шелуху пожарищ. Его сторожились: ставили на углах улиц бочки с водой, запрещали летом топить в городе бани, но строиться впритирку не переставали. Удивили Дороню и скопища нищих, юродивых и калек на папертях храмов. Уж не собрались ли они со всей Руси? В Пскове и Новгороде убогих куда меньше.
Хоромы Хворостинина находились в Китай-городе. Обнесённый трёхсаженной каменной стеной с четырьмя воротами и башнями, он примыкал к Кремлю. За Китайгородской стеной чище, да и некоторые улицы мощены деревом. При прежнем государе здесь жили бояре и дворяне. Царь Иван Васильевич, опасаясь заговоров, повелел им выселиться, а на их место призвал купцов. Теперь в Зарядье, в Новгородском, Псковском и Аглицком подворьях, проживали татары, бухарцы, турки, немцы, шведы и иные иноземные гости. Были и зажитные русские купцы, чьи добротные дома с подклетями стояли по соседству с подворьями. И те и другие имели места и клети на торгу у кремлёвских стен. Нашлось в Китай-городе место и для служителей Господа. К церквям и монастырям дома некоторых государевых слуг, особливо приказных, присоседились...