— Не писано, а печатано.
— Как печатано?
— А вот так, пскович-молодец. Набираются буквицы резные или литые в слова многие, покрываются краской, накладывается лист бумажный, вот тебе и страница.
— Хитро!
— Ещё бы. Дело это по указу царскому мой наставник Иван Фёдоров зачинал, а я продолжаю. Двор печатный и ныне у монастыря Николы Старого стоит.
— Как звать тебя, человек хороший?
— Андроником Невежей, а ты кто таков?
— Дороня Безухий.
— Вижу, грамоту разумеешь.
— Самую малость. Отец-покойник, царствие ему небесное, нас, братьев, к учению принуждал.
— Стало быть, мудр был ваш батюшка, правильны наставления его, ибо грамота есть благодать, ниспосланная нам свыше.
— Дозволь спросить, о чём в книжице печатано?
— Сие есть Псалтырь, Книга псалмов. Эту обещал лично доставить князю Ивану Шуйскому для сына его Василия, юноши вельми грамотного и любознательного. Оттого и убоялся за книгу. Слава Богу, обошлось. Теперь прощай, Дороня, поспешать надо.
— Прощай, Андроник, только напоследок скажи, как пройти в Заяузье, в Кузнецкую слободу?
— Вдоль стены иди, следующие Ильинские ворота минуешь, а в Варварские можешь выйти. Повернёшь направо, достигнешь места, где Яуза сходится с Москвой-рекой, по другую сторону Яузы увидишь на Швивой горке церковь Никиты Мученика, к ней и иди. Кузнецы и гончары округ её живут...
Много слобод в Москве: Кисловская для кислошников, хлебников, и Калашников, Столешная для столяров и плотников, есть слободки у мясников, кисельников и иных мастеров своего дела. У каждой слободки своё место: кто ближе к Кремлю, кто дальше, кто на посаде, кто за Неглинной, кто за Москвой-рекой. Кузнецам и гончарам велено было селиться за Яузой. В кузнечном да гончарном деле без огня нельзя, а огонь для Москвы беда; где он — там, того гляди, красный петух прокукарекает. Поэтому и жили подальше от города, поближе к воде.
Кузни и избы густо облепили холм между двумя реками. Работа в слободке кипела. Ещё из-за реки Дороня увидел столбики дымов и услышал звонкий перестук множества молотков. За Яузой происходило таинство: руки кузнецов превращали крицу в серпы и ножи, плути и сабли, шлемы и кубки, украшения и кольчути.
Миновав мост, направился к храму Никиты Мученика, что расположился на самом верху холма.
На улицах слободки малолюдно, но присутствие многих людей чувствовалось. Из кузен доносились покрикивания, позвякивание железа, пыхтение мехов. Источали жар горны, калилось и ковалось железо. Кузнечное ремесло трудное, но почётное. Не зря молвят: «Не молот железо куёт, а кузнец, что молотом бьёт». Один из таких ковалей, крепкий мужичок в портах и кожаном фартуке на голое тело, прихрамывая, вышел на улицу, утёр тыльной стороной ладони пот со лба. Пот утёр, а сажу по лицу размазал, оттого стал похож на басурманина индуса, коих Дороне приходилось видеть в граде Астрахани. У него и спросил казак о Прохоре Гуде.
Кузнец улыбнулся, будто молока на дёготь плеснули:
— Прошу?! Да кто ж его не знает. Зимой, на кулачных боях, пятерых зарецких бойцов на лёд положил. Кулак у него что моя кувалда, да и глас дюже зычный. Ему даже батюшка нашего храма завидует. Он...
— Где живёт он, мил человек? — Дороня нетерпеливо прервал кузнеца.
— Живёт он недалече, вона с левой стороны на взгорке изба стоит, яблонька у окон, там и обитает. Свидишься, кланяйся ему от Кондрата Хромоши, он знает.
— Спаси тебя Бог, Кондрат.
Изба Прохора небольшая, невелика и мастерская. Из неё слышалось постукивание молотка. В кузне работали, значит, хозяин дома. У дерева, в золе, по соседству с кучкой брусков крицы, лопоухий малец лет семи играл глиняными лошадками.
— Что, богатырь, не отдашь ли мне одного коника?
Мальчик задрал кверху усеянное веснушками лицо, буркнул:
— Самому надобны.
Дороня улыбнулся взрослой серьёзности дитяти.
— А скажи мне, это ли изба Прохора Гуды?
— Она. Прохор Гуда — тятька мой, а я Аникейка. А ты кто?
— Я славный витязь Илья Муромец.
Мальчик, поддерживая штаны, помчался к кузне:
— Тятя! Деда! К нам Муромец пришёл!
Дороне до Муромца далеко, а вот тот, кто появился из кузни, был настоящим былинным богатырём. Высокий рост, широкая грудь, крутые плечи, бычья шея.
— Гашник подтяни, порты потеряешь. Мал ты, Аникейка, да голосом велик. И где тут твой Муромец? — прогрохотал могут, вытирая ветошью руки. — Ты, что ли?