Потом этот человек ушел, так и не сказав ни слова. Когда его шаги затихли, я попыталась встать. С третьего раза мне это удалось, но я зашаталась и упала бы, если б не успела ухватиться за дерево. Ноги ослабли, руки мелко дрожали, почти что не слушались. "Ну, успокойся, успокойся," — шептала я, прижимаясь к стволу. На поляне передо мной спали, завернувшись в плащи, трое. Один из них помог мне. Кто? И зачем? Некогда было думать об этом. Надо было уходить. И я пошла.
Должно быть, в темноте и спешке я свернула на неверную дорогу. Трава на обочине становилась все гуще, тропинка — все уже, из земли выпирали узловатые корни, кроны деревьев нависали над моей головой. Возвращаться, однако, было нельзя. Давно рассвело, давно уже обнаружен мой побег, и чем бы ни руководствовался мой неведомый спаситель, помочь мне сейчас он был не в силах. И я шла вперед даже тогда, когда тропинка ныряла под вывороченные корни лестовника и исчезала; я перебиралась через корни, обдирая одежду, спотыкалась, хваталась за сухие ветки, они ломались с треском… Паутина залепляла глаза, и я не сразу заметила, что выбралась на поляну. Поляна была небольшая, покрытая низкой жесткой травой, журчал невидимый, но близкий ручей, а посреди поляны стояла плетеная полуразвалившаяся хижина.
Неужели здесь живет кто-то? Ни знака людей, ни запаха дыма, ни звука. Решившись, я подошла к хижине. Покосившаяся полурастворенная дверь висела на одной петле.
Внутри было пусто и чересчур темно. Я распахнула дверь до отказа, утренний свет высветлил утварь в углу, земляной пол, заросшие мхом стены. В другом углу, в полутьме, виднелась как будто куча тряпья. Я подошла ближе, наклонилась — и отшатнулась: из-под тряпья блестел неподвижный и яркий глаз.
Преодолев первый страх, я отшвырнула тряпье. Там был человек, он лежал навзничь, почерневший рот приоткрыт, глаза глядят в потолок. Лицо серое, будто присыпанное пеплом. Мертв? Страх снова охватил меня. Скорее отсюда, из мрачной хижины, из бесконечного, враждебного леса! И тут человек, будто услышав мои мысли, застонал.
В этом звуке было мало человеческого, он походил скорее на скрип песка о камень. Но это стонал человек. А я стояла над ним, не зная, что делать. Он ранен? Умирает? Может, напоить его водой? Или перевязать? Но ведь крови нет, да и чем перевязывать? Никогда еще мне не приходилось ухаживать за ранеными.
Все-таки я отыскала среди утвари берестянку и принесла воды. Проглотив немного, человек начал задыхаться и дрожать. Уж не повредила ли ему вода? Но нет, он успокоился и перестал стонать. Поставив берестянку на пол у его изголовья, я взяла широкий ржавый нож и вышла нарезать травы — не на голом же полу мне спать и не на тряпье с больным.
Странно прошел день. Я то засыпала, то просыпалась от стонов. Все, что я могла сделать — дать ему воды или положить на лоб мокрую повязку. Явных ран у него на теле не было, стало быть — неизвестная болезнь, а лечить нечем. Жара у него не было, кожа ледяная и липкая, и весь он мелко дрожал. И стонал. Эти стоны!.. Надо было уйти, ведь меня ищут, но — не могла. Пыталась, но что-то властно возвращало меня назад, к неизвестному, умирающему в лесной хижине. Ну не могла я оставить его умирать одного! Слишком сильна была во мне жалость, сама даже не ожидала того. Уйду, если умрет.
А это могло наступить скоро. К вечеру он не подавал уже признаков жизни, только стонал изредка. Руки его дергались, пальцы то сжимались, то разжимались, будто ловя что-то невидимое. Страшно! Но еще страшнее было вновь оказаться в плену, да еще отвечать за чужие грехи. И когда стемнело, я заснула в хижине на охапке травы и спала крепче, чем в прошлую ночь.
Утро пришло внезапно. Я проснулась от солнца, бьющего в глаза сквозь дыру в крыше. Подошла к больному. Он не шевелился уже и, кажется, не дышал. Я прижала ухо к его груди и услышала неровные, редкие толчки. Или это бьется мое собственное сердце?
В хижине внезапно потемнело. Я подняла голову, и сердце гулко упало куда-то: на пороге, заслоняя солнце, стоял человек. Он шагнул вперед, выйдя из бьющего в глаза света, и я разглядела его лицо — Вентнор!
Я не закричала и не попыталась бежать. Слишком ошеломило меня это появление.
Вентнор подошел ближе, и наши взгляды встретились. Он не выказал ни удивления, ни прочих чувств. Будто и собирался встретить меня здесь. Почти не обратив на меня внимания, он склонился над больным и тут же резко выпрямился, словно увидел призрак.
— Морна… — прошептал он, и даже в полумраке я увидела, как побледнело его лицо. Он повернулся ко мне:
— Давно ты здесь?
— Со вчерашнего утра, — ответила я.
— Почему не ушла раньше?
— Отдыхала, — объясняться еще с ним…
— С ума сошла, — тяжело выговорил он. — Это же морна, разве ты не видишь?
— Что это? Его имя?
На лице Вентнора написалось ошеломление.
— Да что с тобой? Ты же пережила Поветрие Скал.
— Ничего я не переживала, — устало сказала я. — Никакого поветрия. Ты все никак не можешь взять в толк, что вы ошиблись.
— Сейчас я, пожалуй, готов в это поверить, — невесело усмехнулся Вентнор. — Провести ночь под кровом, зараженным морной… Неужто пятен не заметила?
— Каких пятен?
— А-а, не время. Что делать-то? — он оглянулся. — По чести говоря, сжечь бы эту хижину и нас вместе с ней.
— Ты что?!
— Да, ты же не пережила Поветрие Скал, — он смотрел на меня с явной насмешкой. — Ты не знаешь, что будет, если морна выйдет за стены этой хижины.
— Может быть, уже вышла, — бросила я. — Кто знает, откуда он пришел и долго ли был здесь.
— Тоже верно, — согласился Вентнор, — и все-таки… Стой, где стоишь! — прикрикнул он, видя, что я пошла к двери. — Не выходить. покуда не разрешу, ясно? Это тебе не шутки с людьми шутить, это морна!
— Подумаешь, — пробормотала я. Я не могла ни понять, ни разделить его тревоги. Ну, болезнь, ну, опасная, но не настолько же… Вентнор зачем-то обошел хижину, оглядел каждый угол. Потом вернулся к больному и долго стоял над ним. Опять я попыталась пробраться к двери, и снова меня остановил окрик:
— Ни с места, я сказал!
Спиной он видит, что ли? Но было в голосе разведчика что-то, заставившее меня подчиниться.
Вентнор выпрямился:
— Все.
— Что — все?
— Мертв.
Я рванулась, было, подойти, но воин не пустил меня:
— Лучше сдирай мох со стен. Сдирай и бросай вон туда, — он указал на угол, в котором лежало тело.
Высохший мох отдирался легко, целыми слоями, обнажая густо сплетенные ветви, из которых была сделана хижина. Вскоре весь угол был завален серыми хлопьями.
— Хорошо, — Вентнор кивнул. — Теперь отойди подальше.
Я подчинилась уже без вопросов, а он вынул из-за пояса трут и кремень и склонился надо мхом. Вспыхнуло яркое дымное пламя. Веннор снял шейный платок, намочил его водой из баклаги, разорвал надвое и одну половину протянул мне:
— Прижмешь ко рту, когда будет трудно дышать.
— Зачем?
— Придется побыть здесь немного, — невозмутимо ответил Вентнор.
Что он имеет в виду? Огонь разгорался, волны жара уже достигали нас. Я сделала шаг к выходу, но железные пальцы Вентнора впились в мою руку:
— Не сметь.
— Ты с ума сошел! — крикнула я, вырываясь. Синеватый дым наполнил хижину. Вентнор, не отвечая, второй рукой схватил меня за плечо и рывком притянул к себе.
— Будем здесь, понятно? — прокричал он мне на ухо, будто я была глухая. — Не бойся!
Легко сказать — не бойся! Пламя уже лизало стены. Едкий горький дым забивал горло. Спохватившись, я прижала ко рту мокрую тряпку, но это не слишком помогло. Болью резануло глаза. Невольно я зажмурилась, и тут запах дыма перебился другим — резким и душным запахом горящего мяса…