—. Да у Забелло.
Я бы на вашем месте остался при пулемете Пряхина,— посоветовал старшина. — Во-первых, тут тоже очень ответственно. А во-вторых, огнем управлять способней — все под руками. Центр. И потом, извините: я неверующий, но, как говорится, береженого бог бережет. Мало ли что: такой, как Пряхин, в беде не оставит. Нет!..
Спасибо. Я подумаю.
Мне вот уже в который раз несказанно повезло на войне. Старшина Нецветаев, несмотря на немолодые годы, оказался на редкость деловым и расторопным. К утру все было сделано, как и договорились. Мы были, можно сказать, готовы к отражению очередной контратаки, а в том, что она после значительного перерыва будет особенно яростной, никто из нас не сомневался. Совершенно очевидно, что обе стороны провели перегруппировку сил.
Перед самым рассветом мои солдаты еще раз поели благодаря старанию все того же старшины Нецветаева и напились горячего чая. Все заметно приободрились. В том числе и стрелки.
Повеселевший Павел Седых, заглянув на позицию Пряхина, где я в «лисьей норе» наскоро обосновала что-то вроде ротного НП, более или менее уверенно сказал:
— День как-нибудь продержимся. А там видно будет. Ведь знает же наше высокое начальство о положении вещей.
В сухих сапогах и портянках, сытая и согревшаяся, я, как маятник, все еще волнуясь, вот уже в который раз бродила с фланга на фланг, проверяя оружие и людей. Каждому из них удалось хоть немного поспать. От сердца у меня вроде бы отлегло. Мой Соловей держался безукоризненно, то есть не жалуясь и не жалея себя, довольно бодро плюхал по воде, теперь уже за моей спиной. Я изучила за ночь траншею так, что могла бы пройти с фланга на фланг не только без провожатого, но и, кажется, с завязанными глазами.
Опять несколько раз пробежался по обороне озабоченный комбат Бессонов. И каждый раз спрашивал:
Как твои машины, детка?
В боевой готовности,— отвечала я. И каждый раз собиралась выдать ему за «детку» и всегда пропускала момент. Да и потом, это еще вопрос: оскорбление ли? Может, ему и действительно трудно сразу встать со мною на одну ногу, как со всеми подчиненными офицерами. Да и не в этом, в конце концов, дело.
Комбат не верил на слово: каждый раз лично проверял пулеметы. Забраковал бывшую позицию Васи Забелло, где теперь обосновался расчет Осинина. Опять бедняге пришлось перебираться на новую «квартиру». А рыжик, Забелло, который меня так оригинально встретил, перекочевал на самый левый фланг стрелковой роты старшего лейтенанта Игнатюка. К утру его позиция оказалась подстрахованной не только парой автоматчиков, но и целой батареей «сорокапяток». Я успокоилась: теперь уж не обойдут.
Комбат в общем-то одобрил мои распоряжения; уходя на НП в последний раз, сказал удовлетворенно:
Вроде бы все нормально. Позиции у тебя завидные. Если с умом вести огонь, то тут шестью пулеметами можно полк СС положить. Да и чего тебе, собственно, так волноваться? — удивился он. — Ведь был же у тебя в жизни бой в роли командира?
Был, конечно. И не один. Но ведь там, капитан, перед боем была оборона, почти два месяца с солдатами знакомилась, изучала. А тут...
Ладно, ладно, не прибедняйся,— предостерегающе поднял комбат руку и с завидной проворностью убежал.
Я подумала: неугомонный, всю .ночь бегает. И даже не бегает — носится, летает, поспевая буквально везде. Порою кажется, что он вездесущ — одновременно здесь и там. Распоряжения его деловиты и до минимума лаконичны. А категоричны так, что не выполнить их просто немыслимо. Но ведь и голоса не повышает. И вроде бы все с юморком. А получается на полном серьезе. Его заместитель по строю капитан Кузьмин совсем в другом духе: резковат, шумноват, но, впрочем, кажется, довольно добродушен. Очень уж он носат при неожиданно приятном, улыбчивом лице. Второй замкомбата — по политчасти — капитан Ежов пока для меня загадка: все приглядывается и молчит. Когда он уходит, мне почему-то сразу становится легче. Впрочем, пока у меня нет командиров взводов, дело не в замах комбата. Сейчас я должна держать полный контакт не столько с ними, сколько с командирами стрелковых рот, которые обслуживают мои пулеметы.
Командир первой стрелковой роты судорожно и с каким-то особым подвыванием зевает, прикрывая, видимо из вежливости, рот ладонью, и глядит на меня с понимающей усмешкой. Дружески осведомляется:
— Как дела, старшой?
За ночь мы с ним сталкивались не менее пяти раз, но так и не удосужились познакомиться по-настоящему. Он зовет меня просто «старшой», я его, из уважения к возрасту,— «товарищ ротный» или «старший лейтенант». Вот и все. А фамилия у него простая и уютная — Самоваров. Я очень ему благодарна, что он то ли из-за предельной усталости, то ли из чувства такта совсем не вмешивается в мои дела, не дает никаких советов, а главное — не говорит дежурных, бодряческих слов, которых я терпеть не могу. Помощи же от него мне и впрямь пока никакой не требуется: невелика хитрость распорядиться шестью пулеметами на фронте батальона, который, в общем-то, и трети штыков не насчитывает. Тем более что тут сам комбат на подхвате.