— Ах, конек тебя задави! — воскликнул Кислов. — Как же это я не имею власти, если состою членом в комиссии содействия Рыкаи?[6]
Кислов об этой должности только вспомнил и решил ею немедленно воспользоваться.
— Вот! — подтвердил товарищ Налетов, переменивший несколько дней тому назад старую фамилию в честь назначения его начальником штаба легкой кавалерии. — Воспользуйся правом, Кислов. Может быть, с собой десятка два кавалеристов прихватишь?
— Нет, не возьму! — решительно отверг Кислов. — У твоей кавалерии есть штаб, но нет коней, от того она и ходит пешком под стол. Вот если секретаря ячейки прихватить, тот серьезный малый.
…В центроколмассовских недрах Кислов, как и каждый посетивший это учреждение, узрил много служебных лиц, но ни одной одухотворенной физиономии.
«А не лучше ли было бы всем им поквартирно харчи развозить!» — с усмешкой подумал он.
К концу занятий Кислов вышел из «Центроколмасса» и пошел в сквер, где на скамейке под дождем ожидала его Блоха.
— Ну, баба, — сказал Кислов — дело в шляпе: мужик бороду сбрил и нет теперь у него отличительности. Ты баба, потому-то и отличительна на веки вечные. Пока я заберу тебя в столовую — на бесплатные харчи зачислю: бюрократы ничего быстро не делают. Ты, небось, туда через дней двадцать попадешь.
Шагая по тротуару и что-то насвистывая, Кислов приподнял голову вверх.
— Учреждению тому несдобровать, баба. Я завтра еще разок туда наведаюсь, затем самому наркому письмо пошлю. Рабочие меня поддержут. Но ты не бойся: раз ты из бедного класса, долгое время на служебной линии останешься.
Блоха от общей радости тяжело вздохнула и, переложив на другое плечо сумку, побрела с поспешностью за Кисловым.
ПОСЛЕДНЯЯ ИНСТАНЦИЯ
…Наша жизнь, как льдинка под знойным солнцем. Не спеши ее сосать: растает сама.
Андрей Платонов, из письма к автору
Дело о подрыве авторитета приобрело самостоятельную жизнь: оно следовало по инстанциям, произвольно развивая самодвижущиеся силы. По отношению к Авениру Евстигнеевичу по-прежнему проявлялась начальническая озабоченность в виде отсрочек на двухнедельные отпуска. Авенир Евстигнеевич от отпуска отказывался и уже в пятый раз потребовал решительного слова, но решительного слова не было. Да и как сказать решительное слово, если «дело», исходившее по ряду инстанций, не завершило еще узаконенного круга? В недрах учреждений на бумагах ставили порядковую нумерацию, клали резолюции, чтобы передать для дальнейшей аналогичной процедуры следующему лицу. Авенир был оторван не только от масс, но и от дела, от собственной жены и быта и впал в глубокий индивидуализм. Иногда он в глубине души презирал Автонома, натолкнувшего его письмом на какой-то образ мышления, неуясненный еще и неосознанный им до конца.
«Много горькой правды в письме Автонома, но что такое правда? Правда — понятие весьма относительное и условное: если будет ложь во спасение классовых интересов, стало быть, ложь может оказаться правдой».
Два месяца Авенир Евстигнеевич просился на производство, но в учреждении к этой просьбе относились с улыбкой.
— На производстве есть без тебя люди, производить немудрено, а вот управлять — труднее, — отвечали ему.
Да едва ли была искренней просьба Авенира Евстигнеевича: он так же мог пойти на производство, как и на всякую другую работу, поручаемую ему.
«Да, я пошел бы на производство. По крайней мере, создавал бы вещи».
«А что такое вещи, Авенир? — задавал он себе вопрос. — Вот что такое вещь: она, созданная человеческими руками, переживает самих людей, человек является невольным рабом вещей. А что такое отношения? — Регулирование совокупностей. Отношение есть нечто неорганическое, а неорганическое, как известно, поддается гибели через длительные промежутки, когда органическое имеет свой определенный век».
Вечерним временем он вел беседы с женой, ставя те же неразрешенные вопросы. Жена так же, как он, была согласна, что человек, производящий ценности, полезнее для общества, однако не оправдывала стремления Авенира Евстигнеевича о возвращении на производство.
— Да, Автоном прав, — говорила она, ссылаясь на письмо последнего. — Он прав. Физический труд — не есть услада в жизни. Труд не является сплошным удовольствием.
— Конечно, Зина, — соглашался тот, — труд — не удовольствие. Но что же бывает удовольствием? Плоды труда — вот что.
— Да, милый, в этом нет сомнения. Но, как тебе известно, плоды удовольствия пожираются не теми, кто их производит.
6
РКИ — Рабоче-Крестьянская инспекция, орган государственного контроля 1920-х годов. — Примем, сост.