Авенир Евстигнеевич решился на самое крайнее — пойти к наркому. До сих пор он избегал этого и не потому, как многие думают, что нарком весьма занят и ему некогда говорить с людьми средней руки. Нет, Авенир Евстигнеевич был обратного мнения. Нарком в его глазах являлся настоящим главой учреждения. Он позабыл, что учреждение не есть органическое существо и что у неорганического существа голова только приклеена, а все сочлены живут и работают самостоятельно. Нарком является не главой, а только возглавляющим. Чтобы построить водопровод, нужна водопроводная башня. Она создает то давление, которое заставляет воду бежать по трубам. Так и нарком: он производит давление на аппарат, аппарат это давление чувствует и приходит в движение, как вода по трубам. И не только нарком — каждый простой смертный знает, что проводимая политика не имеет абсолютной прямой, а дает неизбежные искривления.
Второе обстоятельство, смущавшее до некоторой степени Авенира Евстигнеевича, это то, что к наркому надо попасть через установленный институт секретарей с кратким изъяснением дела, с записью в очередь. Нарком, если и примет, может спросить предварительно лиц, ведающих это дело, а в каком изложении они могут представить это дело — неизвестно. Нарком может уделить только пять минут, но в эти пять минут нельзя изложить факты так, чтобы они показались простыми и убедительными.
Авенир Евстигнеевич встретил наркома в коридоре, и тот кивнул ему головой, слегка улыбаясь. Наркомовская улыбка не казалась улыбкой загадочного свойства, но и не была простой. Это была улыбка человека, имевшего власть и бросающего улыбки с вершины ее. А Авениру Евстигнеевичу показалось, что нарком улыбался так же, как улыбался он сам, потому-то нарком и показался ему простым.
— Товарищ нарком, — сказал Авенир Евстигнеевич, — мне надо бы иметь пять минут для беседы.
— Пожалуйста, товарищ Крученых, зайдемте ко мне.
Авенир Евстигнеевич несколько раз бывал в наркомовском кабинете, и никогда прежде он не казался ему таким величавым, как сейчас: нарком, среднего роста человек, утонувший в кожаном кресле, казался придавленным этой обстановкой.
«Человек — раб вещей», — подумал Авенир Евстигнеевич и улыбнулся. Однако эта улыбка не ускользнула от наркомовского взора, и сам нарком заулыбался.
— Я вот думаю, — сказал Авенир Евстигнеевич, — что все такие условности, как величавый вид вашего кабинета, как раз и есть та обстановка, которая сдавливает наш разум…
Нарком провел рукой по кудрявым волосам.
— Видишь, товарищ Крученых, величавый вид вещей придает то, чего недостает самому человеку. Я войду в толпу людей, никто не скажет, что я нарком, когда сольюсь я с этой толпой. Я должен чем-то себя выявить, чтобы быть выделенным. Я должен стать оратором, чтобы увлечь толпу словами. Здесь же, когда слов должно быть меньше всего, обстановка должна помочь мне: пусть каждый, побывавший в этом кабинете, почувствует, что сидит он у наркома. И вот, когда величавая обстановка произведет свое давление на присутствующего, то сам нарком станет для него проще и доступнее: он же человек, нарком. Нарком не может быть сдавлен обстановкой: свой кабинет он видит каждый день, и он для него является простой комнатой, в которой, кажется, он прожил много лет.
— А я, товарищ нарком, — съехидничал Авенир Евстигнеевич, — не знал, что кабинет является средством давления на психику.
Нарком усмехнулся и погрозил пальцем:
— Крученых! Я полагаю, что мы с тобой люди, приспособленные ко всяким обстоятельствам: ныне мы можем жить в хороминах, завтра — в подвалах. Дело касается не личностей: эффектность — неизбежная потребность людей. Мы полагаем построить величавые дворцы. Мы не будем рабами вещей, а сами вещи станут усладой нашей жизни. Однако я тоже хорош: на какие темы загнул разговор. Выкладывай-ка, о чем хотел ты сказать.
Двадцать минут говорил Авенир Евстигнеевич, а нарком, постукивая ручкой по столу, слушал. Было видно, что рассказ Авенира Евстигнеевича его увлекал, ибо входившим секретарям он подавал однообразный знак рукой, после чего они удалялись.
Когда Авенир Евстигнеевич закончил рассказ, нарком минуты две молчал, как бы собираясь с мыслями.
— Я, возглавляющий орган, не знал о том, что ты мне рассказал. Сейчас иди и работай. Дай мне краткий конспект твоих предложений, а там мы посмотрим.
Авенир Евстигнеевич вышел. Он уже знал, что это была последняя инстанция.
Через долгие два месяца соответствующими органами было вынесено решение: