Пришли и обосновались на пустырях, затаптывая вместе с большевиками сочные стебли бурьяна…
По вечерам на пустыре оглашалась черноземная протяжная песня, подхваченная сотней задорных подголосков. Пели черноземные люди о грустящей девушке, шедшей по следам милого, проложенным на золотом песке.
Песня простиралась над пустырем, уходила за город, в отдаленные места, и отдавалась эхом по лесным окрестностям. В грустящие мотивы черноземных людей вливались залихватские переливы гармошки, позвякивание трензелей и бубенцов — музыкальных инструментов настырных туляков.
Под гармошку плясали рязанцы, добивающие остатки лаптей, подковыренных ремнями.
Люди жгли костры, пламя обагряло их лица, согретые и умиленные. Дым стелился над пустырем, путался в бурьяне и уходил до пределов облачной высоты.
По утрам пустырь оглашался визгом пил, стуком топоров, лязгом железа и приглушенными ударами упорных долбилыциков.
Бурьян постепенно сходил с пустыря, и люди по первоначальности строили для себя барачное жилье.
Прохор Матвеевич по утрам совершал обход пустыря и, обозревая барачное построение, угнетался его временным возникновением: он уважал все то, что впрок, построенные же бараки после сезона предназначались в снос.
Прохор Матвеевич, ввиду общей людской нерачительности, затосковал о пустыре, как о носителе долговременности.
Не одобрив движение деревни на отхожие промыслы, он угнетался кратким словом «отходник» как определителем текучести рабсилы.
— Пришли, дьяволы, скопом, а отойдут поодиночке! — ворчал он.
Углубляясь в изучение объективных причин, породивших опустошенное место в деревне, Прохор Матвеевич утверждал, что строптивые мужики, не восприняв в полной мере государственного регулирования в части доведения до отдельного двора плановых начал, пошли поголовно в отход. Он будто бы обнажал корни причин, подбивающие мужика на отход и объяснял их приход в город потерей интересов к земле как к прочной производственной базе.
Чтобы подтвердить свое заключение обоснованным доводом, Прохор Матвеевич имел попытку вызвать одиночных отходников на тон задушевного разговора, что ни в коей мере ему не удавалось.
Отходники отвечали на его вопросы уклончиво, не доверяя его благим намерениям: они замыкались в себе, явно чувствуя, что собеседник не там обнажает корень, где зиждется социальное зло.
Не теряя надежды в дальнейшем отыскать простолюдина для разговора по душам, Прохор Матвеевич, проходя однажды по улице, встретил человека с резким крестьянским обликом, но одетого в платье, приближающееся к городскому покрою.
Что-то неприметное лежало в лице того человека, высматривающего исподлобья, отчего лоб его покрывался морщинками. На тусклом челе того человека лежало нечто горделивое, и его обширный корпус облекался в пристойную форму. Борода того человека осеклась, но было приметно, что некогда она имела окладистый вид и встречный ветер не однажды трепал ее пышные пряди. Прохор Матвеевич припомнил, что этого человека он встречал где-то раньше, но в моменты, более обрамленные величием последнего, хотя, правда, тот человек и тогда не менял вида общей скромности и нарочитого простодушья.
Человек тот и тогда, и теперь явно хитрил, но Прохор Матвеевич, не приметив черты подобного рода, отнесся к нему почтительно, как к личности, чем-либо в жизни отличительной.
Встретившийся человек тоже посмотрел в сторону Прохора Матвеевича, но с полным достоинством, без заискивания и улыбки.
— Сдается мне, что лицо твое знакомо, — сказал тот таинственный человек, остановившись.
— Я тоже думаю, что так, — согласился Прохор Матвеевич.
— Спасибо и на том, — проговорил таинственный человек, — Егора Бричкина теперь обычно не узнает никто. — Бричкин вздохнул, разгладил бороду и почесал переносицу. — А в свое время и Егор Бричкин гремел славою на весь Союз.
— Егор Петрович! — приветствовал Прохор Матвеевич.
— Самый он, — улыбнулся Бричкин. — Вот я теперь и думаю: в какой город ни поезжай, везде знакомые есть…
— Почтенная личность всему миру должна быть известна, — тихо промолвил Прохор Матвеевич.
Егор Петрович нарочито вздохнул и отмахнулся рукой.
— Нечего сказать — нашел почтенную личность, обгадили эту личность, вот что!
— Каким манером? — удивился Прохор Матвеевич.