— Будто бы неведомо?
Прохор Матвеевич, в самом деле, не знал о снятии Бричкина с должности в «Центроколмассе» и не предполагал и теперь, что приехал он из деревни Турчаниново, где проживал последние пять лет.
— Спохватился, эка ты! — укоризненно качал головой Егор Петрович.
— Каким же это манером устранили от дела столь рассудительное лицо? — изумился Прохор Матвеевич.
Егор Петрович сделал важный вид, ткнул в собственный лоб указательным пальцем.
— Ты постой-ка, друг мой. Дай-ка мне припомнить, кто ты такой?
Придавая собственной физиономии размышляющий вид, Егор Петрович будто бы углубился в догадках.
— Убей — не вспомню. Ты ведь знаешь, сколько вашего брата перебывало в моем кабинете? Не меньше ста человек с каждого города.
— Вестимо много! — опечалившись, согласился Прохор Матвеевич.
Учтя обстоятельство, что встретившийся человек может раскланяться и безрезультатно уйти, Егор Петрович некоторым образом поспешил с признанием.
— Уж не ты ли Соков? — назвал он Прохора Матвеевича по фамилии.
— Я самый, — обрадовался Прохор Матвеевич.
— Теперь припоминаю: ты в мою бытность в Центроколмассе доставлял туда либо сарпинку, либо миткаль.
Они крепко пожали друг другу руки, и Егор Петрович, осмотревшись кругом, нагнулся, дабы сообщить Прохору Матвеевичу что-то на ухо.
— Может, теперь ты и разговаривать со мной не станешь? — сухо спросил он.
В лице Прохора Матвеевича обнаружился полный покой и некое удовлетворение. Он тихо произнес:
— Что ты! Что… я даже рад встретиться.
Осмотревшись в свою очередь, Прохор Матвеевич пригласил Бричкина на обед, дав ему свой точный адрес.
Продолжая в одиночестве дальнейшее шествие обычным шагом, Прохор Матвеевич, размышлял о том, что шепнул ему на ухо Бричкин, хотя тайны это обстоятельство ни для кого не составляло.
— Сначала возвели, а затем опустошили! — громко воскликнул он.
…Возвратившись к обеду домой, Прохор Матвеевич застал у себя Бричкина, явившегося по приглашению незамедленно.
Егор Петрович уже хлопотал вокруг Клавдии Гавриловны, помогая ей по хозяйству. Он прочно освоился в чужой квартире и умело щипал лучину для разжигания углей в самоваре.
Егор Петрович принес в бытовой застой Соковых какое-то обособленное оживление, и казалось, что его прочное обоснование в жизни вообще выгодно отличалось от обоснования Прохора Матвеевича.
Егор Петрович избрал способ не сомневаться, а констатировать все точным утверждением. Он одобрял некие благие, по его мнению, правительственные порывы в общем порядке, осуждая всего лишь незначительные детали в части поспешности принятия мер.
Егор Петрович видел восходящую точку в деле социалистического переоборудования деревни, однако не воспринял действие в части устранения с социалистического горизонта людей, прочных в хозяйственных устоях.
Он был склонен к ускоренное движения, однако это движение должно было зачинаться с прочного места и на весьма обоснованной базе.
— Сам посуди, — внушал он Прохору Матвеевичу, — если ты катишь твердый ком по мягкому снегу, то снег-то на ком так и накатывается пластами.
— Сначала ешь, а затем расскажешь, — делал Прохор Матвеевич Бричкину сердечное замечание, сам же мысленно проникался в политическую установку последнего.
— Есть-то я ем, — свидетельствовал Егор Петрович. — А все же выгода от того правительству полная… — Ел Егор Петрович хозяйственно, не торопясь, прожевывая основательно пищу. Упавшие крошки он подбирал щепотью и степенно их засовывал в рот. — Посуди только сам! — прожевывая, говорил он. — Государству налоги платил? Платил. Хлеб на ссыпной пункт отвозил? Да! Государство поддерживал? Безусловно. Посев в области планового задания расширял? Расширял. Что ни государственный пункт — то мое личное выполнение…
Клавдия Гавриловна прониклась жалостью к столь исполнительному лицу и предложила ему еще половничек супу. Егор Петрович с проворностью остановил движение ее рук, резонно погрозившись пальцем.
— Оберегай, баба, собственное достояние: ноне во всем государстве нет рачителей.
Клавдия Гавриловна покраснела от непристойного слова «баба», но не обиделась на Егора Петровича, посчитав его за представителя деревенской непосредственности.
— Ничего, — заметила она, — надо оберегать не то, что подано на стол, а то самое, что опекает столовое довольствие…
Прохор Матвеевич порадовался точному ответу жены, считая, что ее верное слово исходит из нутра и повелительно утверждается в сердцах других.