— Поговорить… — сказал он сипло, внимательно посмотрел на Лаурин и спросил требовательно, так, что не ответить нельзя: — Разве у меня, — подчеркнул он, — есть право молить о прощении? Я нарушил долг гостеприимства, я назвал выворотнем, грязнейшим словом, того, кто разделил со мной хлеб и ночлег, кто не побоялся доверить мне жизнь.
— Дариэль, — Лаурин, чтобы не дрожать на подкашивающихся ногах, прислонилась к косяку, — ты говоришь об искупительном деянии?
— А после того, что я сотворил, остаётся что-то другое?
Искупительное деяние — это когда оскорблённый решает, жить обидчику или умереть. Здесь либо прощают до конца, от всего сердца, либо обидчик расплачивается за причинённое зло жизнью. Чтобы решиться на искупительное деяние, нужны немалые смелость и благородство, но ещё больше смелости и благородства требуется от того, для кого искупительное деяние совершается. Простить нередко труднее, чем придти с повинной.
Дариэль ждёт ответа. Солгать ему невозможно, не бывает лжи в таких разговорах. Получить прощение действительно легче, чем дать — и в первую очередь себе. Вот тут и нужно искупительное деяние — прежде всего для самого Дариэля. Такова правда. Но одной правды мало. Нужна истина.
— Я знаю, чем обязана Славяну, — ответила Лаурин. — Если бы не он, мы с тобой никогда бы не встретились. Будь на его месте любой другой житель трёхстороннего мира, я сказала бы «только искупительное деяние». Но поскольку речь идёт о Славяне, я говорю «не знаю». Предсказать его поступки и мысли нам с тобой не под силу. Поэтому придётся сначала поговорить. А дальше пусть будет так, как решит он.
Дариэль кивнул. Взгляд у него серьёзный, сосредоточенный. Уши выпрямились, мочки развернулись к Лаурин.
— Я пойду к нему завтра вечером. Мне надо набраться храбрости. Но я пойду.
Он подошёл к Лаурин, крепко обнял и поцеловал.
В дверь постучали — решительно и властно, как никогда не стучат соседи и даже управляющий общежития.
Молчание затянулось.
— Передумали советоваться? — с интересом посмотрел на вампира человек.
— Не передумал, — решил повелитель и сказал: — Но сначала я хочу отблагодарить вас за прежний совет. И за поддержку.
Он подошёл к рабочему столу и достал из ящика совсем не тот подарок, который планировал раньше. Прежний — электронная записная книжка с Технички, с кучей каких-то интересных, но совершенно непонятных вампиру функций — так и остался лежать на столе, сейчас он был слишком ничтожен. Повелитель положил на столешницу перед Славяном короткую, по ключицам, широкую серебряную цепочку — тонкие как волос проволочки сплетались в «волчий шаг» — сложнейший орнамент, вампирское изобретение, вершину ювелирного искусства, самый мужской из всех мужских узоров.
— Не слишком ли дороговато для благодарности? — спокойно спросил Славян.
— Нет, Вячеслав Андреевич, — в тон ответил повелитель. — Только я могу решать, чем стали для меня ваши совет и поддержка. Я один. И больше никто. Пора повзрослеть, человек, и научиться принимать благодарность такой, какая она есть — без претензий на что-то иное. Или такой, какой её нет — тоже без претензий на что-то иное. Вы очень сильный людь, Вячеслав Андреевич, очень. И можете повлиять почти на всё. Но благодарность — одна из немногих вещей, которая совершенно не зависит от вас — только от других.
Усмешка человека повелителю не понравилась, а в сочетании с ментальной бурей — вдвойне. Ни чёрта не разберёшь, как глубоко в неё не ныряй. Вампир на мгновение прикрыл глаза, от мельтешения самых разнообразных и противоречивых образов закружилась голова.
— Вы правы, повелитель Доминик, но ваша правота годится только для правителя и ходочанина, для вампира и человека. То есть не имеет ни к вам, ни ко мне никакого отношения.
«Эрвин не прав, вслух его понять ничуть не легче», — растерянно подумал повелитель.
— Поясните, — попросил он.
— И совет, и поддержка были предназначены вовсе не вам, Доминику Феррану, повелителю общины Латирисы. Они принадлежат Эрвину и Франциску, моим друзьям. А помощь другу — и честь, и долг. За неё не благодарят. То, как Эрвин и Франциск распорядились полученным — целиком их решение. Их вина или заслуга. Они могли забыть о разговоре, посчитать его пустой трепотнёй. Могли рассказать о нём своему повелителю, то есть вам. Так что ваша благодарность не по адресу. — Славян поморщился, провёл рукой по лбу. — Поосторожнее, пожалуйста.
— Извините, — машинально пробормотал вампир. — Я не нарочно.
Совершенно не зная, что ему делать, повелитель залпом выпил остывший кофе.
— А подарок друга вы согласитесь принять? — неожиданно для себя спросил он. И сразу всё встало на свои места.
Славян надел цепочку. На изрядно поношенной тёмно-коричневой водолазке она должна была смотреться странно и нелепо, но у Славяна естественным было всё, даже такое сочетание.
— У тебя зеркало есть? — спросил он.
— За шкафом, — ответил вампир. Ощущение, что горло стянуто тугим шипастым ошейником исчезло, впервые за несколько дней он вздохнул легко и свободно.
— Какая красивая! — донеслось из-за шкафа. — И необычная. Вампирская?
— Национальный узор. Как у вас говорят — этника.
— Круто. — Вернувшийся Славян сиял не хуже цепочки. — Спасибо.
— Это оберег, — пояснил Доминик. — От телепатов, даже повелителей. Здесь тебе все доверяют, и кроме того, что не услышать просто нельзя — общий эмоциональный фон, настроение, ложь ты говоришь или правду — преднамеренно ничего просматривать не будут. Но твоя манера высказываться… Не думаю, что хоть один вампир удержится от подключения. Просто от растерянности. Ну и от оморочки оберег защитит — по теперешним временам не лишнее. На человеке он должен хорошо работать.
Славян снял цепочку и сунул в задний карман джинсов.
— А на такую дружбу ты согласишься?
Доминик опёрся локтями на колени, спрятал в ладони лицо.
— Ох, Славян, — пробормотал он невнятно. И повернулся к человеку: — Ты сам-то от своего понимания не устал?
— Я много от чего устал. В первую очередь — от собственного калечества. Понимание сродни инвалидности: льгот на три денье, проблем — на триста ливров.
— Зато ты знаешь, что слова «понять — значит простить» — бесстыдная ложь, выгодная только злотворителю.
— Да, — согласился Славян. — Можно понять фашизм или инквизицию, но простить — никогда. Если хочешь остаться людем, а не превратиться в нелюдя. Так что у тебя стряслось? — перевёл он разговор.
— Соколы. Орден не отомстил. Раньше их кара следовала сразу. С их точки зрения, большая часть общин — предатели. Или станут предателями, раз одна за другой заключают союз с их злейшим врагом. Твоя идея многим пришлась по вкусу. Если Соколы молчат, то затевают что-то особо мерзкое. И я догадываюсь, что. — Вампир выжидательно посмотрел на человека.
— Ну я бы дождался, когда вампиры завоюют доверие новых союзников, узнают хоть какие-то их тайны — на войне лишних разведданных не бывает, и предложил им, то есть вам, трёхсуточные таблетки от Жажды. Хотя бы четверть согласится перейти обратно к Соколам, со всеми ястребиными тайнами.
— Ты щедр, — с тяжёлой печалью ответил вампир. — Добр и великодушен. Но до неприличия доверчив — тебя будут часто предавать, и твоя знаменитая отстранённость не спасёт, учти. — И пояснил: — Соколы дадут всего лишь ещё одну трёхчасовую отсрочку. Но к ним уйдут все вампиры до единого. Мы все станем предателями. И я в том числе, одним из первых. И не надо так удивлённо хлопать глазами. Я повелитель, я обязан заботиться о благе общинников. Это вашим правителям можно с трибуны распинаться о любви к народу, и не делать для него ни хрена полезного! У вампиров не так. Любой общинник повинуется моему приказу безоговорочно. Любому приказу, Славян. Такая власть вашим правителям и не снилась. Да и ни чьим, кроме хелефайев разве что. Но ничего не даётся даром — заботиться о каждом из них как о собственном сыне я обязан. И даже больше, чем об Эрвине. Это как закон крови — неоспоримо. Связь на физиологическом уровне, как между едой и жизнью. Я говорю о вампирах, инородцев это не касается, они всегда могут послать меня вместе со всеми моими приказами по всем известному адресу, и время от времени посылают, но сама жизнь в общинах складывается так, что в серьёзных вопросах живляне подчиняются, как и вампиры. Именно поэтому ни один повелитель ни мыслями, ни чувствами не разделяет живлян и вампиров. — Повелитель судорожно вздохнул и сказал: — Славян, мы древний народ. Только четыре расы сохранили себя в тысячелетиях неизменными — гоблины, гномы, хелефайи и мы. Исчезла Ассирия, нет Земли Кемет, Рим, некогда центр четверти мира — заурядная столица заурядной страны. Забыты их языки, теперь они только статьи в энциклопедии. А мы — по-прежнему вампиры. Славян, за пять тысяч лет нас называли по-разному, благословляли и проклинали, заслуженно и незаслуженно. Только предателями не звали никогда. Теперь назовут.