Для Славяна Дариэль перестал существовать. А для толстяка и не существовал, так что нечего и надеяться, будто по какой-то счастливой случайности он когда-нибудь напомнит своему другу о хелефайе, как его там?.. Даниель?.. Дариэль?.. Но если войти на кухню прямо сейчас — всё вернётся, Славян сможет стать… Кем? Другом? Дариэль и сам не знал, чего ждёт от человека, чего от него хочет, но совершенно точно понимал, чего не хочет — потерять Славяна, забыть, как того требует назначенная им цена благодарности.
В кухне приглушённо загрохотала музыка, на незнакомом — русском? — языке завыли жуткоголосые певцы. Их Дариэль уже слышал — весной, в парке.
— Славян, — шагнул на кухню Дариэль, — я…
— Дурак ты, хелефайя, — перебил толстяк. — Большой дурак. Можно сказать — огромный. А свинтус ещё больший.
— Перестань, — сказал ему Славян. — Научиться доверию очень трудно, а подозрительности — легче лёгкого, иногда пары минут хватает. — Губы тронула горькая усмешка. Дариэль смотрел на него испуганно и виновато, уши покраснели и жалко обвисли.
— Славян…
Но толстяк опять перебил:
— Лучше помолчи. Ты такой хороший мальчик, пока рот не разинешь.
— Просил ведь, — сказал ему Славян, — перестань. Дариэль, чего косяк подпираешь, садись. И куртку сними, переобуйся, не на вокзале.
Жерар глянул в темноту за окном. Поздно уже, уходить пора.
Слав читает эльфу газету, мальчики глубокомысленно обсуждают преимущества профессий и училищ. Недоверчивый, настороженный как дикий зверёк хелефайя успокоился, повеселел — вон как глазища сверкают, уши немного повернулись вперёд, мочки приподнялись. Болтает, будто у себя в долине, шутит. Умеет Слав тревоги и заботы снимать, и помочь может так, что обязанным себя не чувствуешь, облагодетельствованным, а значит — униженным.
Таким сыном любой отец будет гордиться.
«Мне всё равно, моя кровь у Слава или нет. Если кровный отец его бросил, то я забрал. И плевать мне на экспертизы, обычаи и законы всех трёх сторон, вместе взятые».
Вечер выдался излишне богатый на события, и Дариэль был уверен, что не уснёт до утра. Но стоило только лечь на скрипучую раскладушку, как заснул он мгновенно и крепко, а проснулся только в девятом часу утра.
Славян делал на балконе зарядку, нелепую смесь упражнений из бодибилдинга и цигуна. И те, и другие ему совершенно не подходили, и хотя вреда причинить не могли, толку от них тоже не было.
«Я объясню ему, как надо выбирать правильные упражнения», — подумал Дариэль.
— Привет, — махнул ему гантелей Славян. — Поднимайся, сейчас завтракать будем.
— Хорошо.
В ванной Дариэль внимательно посмотрел на своё отражение в зеркале.
— Ну и что ты теперь делать будешь? — спросил у него Дариэль.
Он словно попал в одну из тех легенд о человеках, которыми зачитывался дома. Благородных, отважных, мудрых. Владыка чтение не запрещал, но и не одобрял. Говорил, что среди человеков такие рождаются один раз в столетие и по одному, зато в большинстве своём человеки — существа злобные, алчные и завистливые. А про человечье коварство и говорить не приходиться. О нём книг и свитков было гораздо больше, только читать их молодым хелефайям быстро надоедало, — ну что там интересного?
За полгода изгнания Дариэль в правоте владыки убедился сполна. И оттого встреча с человеком, подобным героям любимых историй, становилась вдвойне драгоценным даром судьбы. Дать клятву дружбы такому человеку — честь немалая. Для вышвырка в особенности.
Но прежде чем клясться в верности, надо рассказать, почему стал вышвырком. Славян должен знать, чьим другом становится, принимая клятву.
Пока Дариэль размышлял да умывался, Славян успел убрать в комнате и завтрак приготовить.
— Ты чего не ешь? — спросил он Дариэля.
— Я должен рассказать тебе… за что меня изгнали. Что я сделал… И, самое главное, чего я не сделал, — Дариэль сложил руки на коленях и не отрывал от них взгляда. — Всё рассказать.
— Прямо сейчас?
— Да.
— Дариэль, я не собираюсь тебе в душу лезть, и отчитываться передо мной ты не обязан. Не хочешь, не говори.
— Нет. Ты должен узнать всё сейчас. Я должен всё рассказать. Так надо. Так будет правильно. — Дариэль перевёл дыхание. Деревенел язык — так не хотелось говорить. Но и промолчать нельзя, пусть от его чести остались жалкие крохи, но даже крохотная честь остаётся честью. — И если ты скажешь… Если ты велишь мне убираться прочь, это будет справедливо. Я больше никогда тебя не побеспокою.
Славян ничего не ответил, просто смотрел внимательно, на губах едва заметная сочувственная улыбка. Нет, такое понимание и тактичность для человека немыслимы.
— До изгнания я был словоблюстелем, — начал рассказывать Дариэль. — Звучит красиво, а на самом деле — полуархивариус-полубиблиотекарь. Архив и библиотека называются словохранилище. Все хелефайи очень любят читать, и библиотекарь знает всю долину. И его все знают. В словохранилище всегда полно народу. Так что приятелей у меня было не счесть. Один из них…
В дверь позвонили.
— Извини, — Славян легко сжал ему плечо и пошёл открывать.
— Ты позволишь войти? — негромко спросил женский голос. Хелефайна, ни одна другая женщина не может говорить с такой мелодичностью.
— Входи, — спокойно ответил Славян. Дариэль невольно сжался, он это спокойствие уже знал.
С гостевого места в кухне видно почти всю маленькую прихожую. Одета пришелица в серый рыбацкий дождевик размера на три больше, капюшон накинут — и это в сегодняшнее солнечное утро. Прячется. Дождевик дешёвый, явно купленный в спешке или вообще чужой, — обута хелефайна в изящные туфли-лодочки из чёрной замши, очень дорогие.
Гостья торопливо сбросила безобразный плащ. Сверкнули золотом длинные, до колен, вьющиеся густые волосы. Лайто. От дарко они отличаются только цветом волос и глаз, у дарко глаза всегда только чёрные или карие, а у лайто — синие или зелёные. Гостья обернулась, увидела Дариэля. Он вскочил на ноги и склонился в глубоком поклоне — долинница, ни ему, презренному вышвырку, чета.
«Какая красавица!» — только и подумал Дариэль. Человеческая одежда создана, чтобы всячески подчёркивать красоту тела, во всяком случае — у женщин. Маленькое чёрное платье из тонкого, воздушно-нежного бархата, шло зеленоглазой гостье необычайно, обрисовывало тонкую, безупречно правильную фигуру, соблазнительно обнажало прекрасные длинные ноги. Серебряный алиир в виде белочки — знак долины Пиаплиен. Маленькое ожерелье, кольца, заколки тоже серебряные, с жемчугом. Гостья из очень богатой семьи, серебро и жемчуг на Срединной и Магической сторонах ценятся дороже золота и бриллиантов, столь любимых на Техничке.
— Мы можем поговорить без помех? — смерив вышвырка презрительным взглядом, спросила у Славяна гостья.
— Да. Пойдём в комнату.
— Но твой… гость, — в крохотную паузу долинница ухитрилась вместить целый океан брезгливости, — нам не помешает?
— Не помешает, — всё с тем же спокойствием ответил Славян. И обратился к Дариэлю: — Я быстро.
Долинница ожгла вышвырка гневным взглядом.
— Славян, — торопливо сказал Дариэль, — я лучше пойду.
— Сиди. Ешь. Нам ещё в Комитет ехать. Говорю же — я быстро. — И обернулся к гостье: — Нам и говорить-то особенно не о чем.
— Сегодня есть о чём, — хелефайна прошла в комнату, Славян за ней.
— Элайвен, что ты хочешь? — спросил он.
— Для тебя я всегда и везде только Лаурин, — сказала гостья. — Не обижай меня общим именем, я ведь не сделала тебе ничего плохого.
— Извини, я не различаю имена, слишком сложная система.
— Лжёшь. Ты прекрасно знаешь, что на «-инг» или «-вен» заканчиваются общие имена, предназначенные для чужих людей.
— Мы и есть чужие.
— Славян, вчера мне отзеркалила Габриела, она говорит, что у вас уже неделя, как всё закончено, и ты совершено свободен. Она сама тебя оставила. Тебе больше некому хранить верность.